Собрание сочинений. Том 2

— Да. Чего отодвигаешься? Нас никто не видит. Дай руку. Сними косынку, тебе так лучше. А знаешь, ты женщина в основном довольно красивая. И, видно, с огоньком. Таких мужчины любят.

Даже в эту минуту в голосе внезапно почувствовавшего расположение к Борзовой зонального секретаря зазвучали привычные начальнические интонации.

Косынку Марья Сергеевна сняла, положила на колени (какая женщина не сделает чего-то, когда ей говорят, что ей так лучше?), но руку Холодову не дала.

— Чего это вы так сразу, Григорий Петрович? Никогда таких слов от вас не слыхала. Давно в Троицке не были? Надо перевозить семью в Надеждинку.

— А, брось ты о семье! Не к месту разговор! — отмахнулся Холодов. — У меня, может, с семьей положение не лучше твоего. Не холост, не женат. Еле уговорил жену приехать в Троицк на время, а о селе и слушать не хочет. Такая мещанка!.. Так ты мне не ответила на вопрос, трудно жить одной, без мужчины?

— А вы можете мне помочь?..

— Могу, конечно!..

Красивое, каменно-строгое лицо Холодова как-то обмякло, тонкие губы повело в улыбке. Оказалось, и он умеет при позволяющих обстоятельствах улыбаться.

— Слышишь, как птички поют? Все живое жизни радуется. Весна! А ты у нас как солдатка-бобылка.

Положив руку на колено Борзовой, добавил:

— Как говорил Пушкин: «И тайный цвет, которому судьбою назначена была иная честь…» Забыл дальше.

Полагая, что на этом можно и закончить лирическое вступление, Холодов крепко обнял Борзову и притянул к себе. Но поцеловать не удалось. Губы его встретили не лицо Марьи Сергеевны, а кулак, небольшой, но достаточно твердый, чтобы умерить его пыл.

Вырвавшись из объятий Холодова, Марья Сергеевна, рассерженная, покрасневшая, вскочила, отошла от него на два шага, повязала косынку, стряхнула с сарафана приставшие соломинки.

— Получили?.. Вон у вас на губе кровь, вытрите. Если подойдете ко мне, еще съезжу. Лучше сидите там, успокойтесь.

Холодов благоразумно остался сидеть на соломе.

— Чего это вам взбрело в голову? Вот уж никак не подумала бы!.. «Одна ты у нас, как солдатка-бобылка». Заботу проявляете о своих сотрудниках?.. Не утирайтесь рукавом, запачкаете китель.

— Чтоб это осталось между нами. Слышишь? — хмуро сказал Холодов.

— Да уж в стенгазету не напишу.

— Что бы ни произошло между мужчиной и женщиной, это не должно отражаться на их служебных отношениях. Всякие бывают случайности. Понятно?

— Да не отразится, говорю, не бойтесь! — Марья Сергеевна уже отсердилась, и в голосе ее слышался смех. — Не в моем вы вкусе, Григорий Петрович, не обижайтесь. Многого вам, на мой взгляд, не хватает. И вообще… Рассказала бы я вам, как наша сестра смотрит на вашего брата, да надо в бригаду идти. — Подхватила брошенное на соломе пальто. — Думаете, если видный мужчина, то женщины, особенно одинокие, прямо так и тают перед ним?.. Не всякий тот мужчина, что штаны носит. До свиданья!

И, что досаднее всего было Холодову, отойдя шагов на двадцать от скирды, Марья Сергеевна вдруг стала хохотать. Хохотала до слез, утирая глаза уголком косынки, споткнулась о кочку, поглядела на него, расхохоталась еще громче. Холодов поднялся, ушел за скирду, но и там долго еще слышал ее звонкий удалявшийся смех.

В палате, где лежал Мартынов, было тихо, прохладно, уютно от развешанных по стенам вышитых ковриков и картинок в рамочках и не слышно было даже запаха лекарств; открытое окно выходило в сад, старый, тенистый, деревья густо цвели, и аромат яблоневого цвета перешибал запахи всяких больничных дезинфекций. Палата была на две койки. Больной со второй койки ушел погулять в сад, задернув постель одеялом.

Ключица и рука у Мартынова уже заживали, но перелом ноги оказался тяжелым, и ему еще не разрешали никаких движений, раза два в день только осторожно переворачивали его на бок, чтоб не належал на спине пролежней. Он сильно похудел в больнице, смуглое, обычно со здоровым загаром лицо как-то посерело, под глазами легли тени, кадык на тонкой, мальчишеской шее выпирал остряком.

Марья Сергеевна сидела в плетеном кресле у койки и осматривала палату. Шестилетняя дочка ее, Верочка, взобравшись на подоконник, перелистывала журналы, сосала леденцы, которыми угостил ее Мартынов.

— Нигде в больнице не видела такой обстановки, — сказала Марья Сергеевна, указывая на кружевную скатерть на тумбочке и вышитые коврики над койкой.

— Это жена натаскала из дому, — ответил Мартынов. — Разрешили ей обставить палату по-своему. «Если не позволяете, говорит, забрать его домой, так я сделаю, чтоб здесь ему хоть немного было похоже на дом».

— Часто бывает у тебя Надежда Кирилловна?

— Каждый день заглядывает. Когда идет на работу в «Прогресс» или домой.

— Не шали, Верочка, сиди тихо. Ты ножками стену оббиваешь… Привозила дочку на рентген. Зимою в Семидубовке переболела воспалением легких, а тут начала чего-то кашлять. Наш участковый врач посоветовал проверить на рентгене. Нет, ничего, все благополучно. Вообще она слабенькая здоровьем. Если дадут мне отпуск хотя бы в конце лета, съезжу с ребятами на Черное море, там она поправится. Сестра у меня в Севастополе, замужем за моряком…

С домашнего разговор перекинулся к делам в МТС, к Долгушину.

— Попал в район большой человек, надо бы радоваться, что хорошего директора прислали нам, а у нас такое с ним получается, что, боюсь, выживут его из МТС, — говорила с грустью Марья Сергеевна. — За каждым шагом следят, так и ловят, чтоб на чем-нибудь его подсидеть. Говорит мне как-то Холодов: «Ты проверь, у него, кажется, третий месяц уже членские взносы не плачены». Я проверила по ведомости — да, третий месяц пошел. Сказала Долгушину — тот за голову схватился. «Первый раз, говорит, за тридцать лет, что состою в партии, такой случай со мною! Вот что значит замотался!» Тут же уплатил. А Холодов стал пенять: «Зачем сказала ему? Секретарь не для того существует, чтоб напоминать членам партии об уплате членских взносов, сами должны знать. Пусть бы истек третий месяц, мы бы тогда проучили его на партсобрании!» Вот в какой обстановке работает человек. Боюсь за него. И в области уже нажил себе недругов. Говорит всем в глаза прямо, что думает, не оглядываясь, нравятся его слова или не нравятся…

— Да, характер у него, видно, такой, что жить ему нелегко, — сказал Мартынов.

— А у тебя лучше характер? — усмехнулась Борзова. — Не знаю, как бы у вас с ним было, если б ты работал сейчас в райкоме. Он бы и тебе наговорил всяких неприятностей.

— За что?

— Мало ли за что. За твои упущения… Да нет, я шучу. Ты бы не стал обижаться на него за критику. И не дрожал бы так за свой авторитет, как Медведев. Если Медведев станет председателю колхоза говорить, что вот надо бы сделать то-то или то-то, а председатель ему в ответ: «Да вот посоветуюсь с товарищем Долгушиным, что он скажет», — это Василию Михайловичу прямо нож в сердце! К директору МТС охотнее идут люди за советом, чем к нему, секретарю райкома! Как это пережить?.. Не понимаю я, Петр Илларионыч, взрослые люди, коммунисты, на ответственный пост поставлены, — как можно из-за какого-то мелочного самолюбия забывать о деле? Ну вот взять меня. Молодой партийный работник, да и по возрасту Долгушин почти на двадцать лет старше меня. Он в партию вступил, когда я еще вот такой была, — кивнула на дочку. — Был на крупной работе, заводы строил, людьми руководил. Почему бы мне не поучиться у него? Именно у таких людей нам и учиться. Он из тех коммунистов, что живут для народа, все силы отдают работе. И как его полюбили у нас, Петр Илларионыч, трактористы! А поначалу встретили с недоверием. Шрам этот у него, вечно гримаса такая презрительная, как у бюрократа, будто ему с людьми разговаривать противно. И цыган к тому же. Не верили, что цыган всерьез возьмется за сельское хозяйство. Ему бы чем-нибудь торговать или руководить ансамблем песни и пляски. Но теперь уже все убедились, что если б таких директоров побольше, то, может, и не хромало бы у нас сельское хозяйство. И любят его, и уважают, и боятся. Председателей колхозов так прибрал к рукам, что некоторые было взбунтовались. Потребовал, чтоб из всех колхозов представляли ему ежемесячные сведения: какие суммы числятся у председателя и членов правления под отчетом. Даже Опёнкин обиделся: «Это же вам, товарищ Долгушин, не совхоз, и я вам не управляющий отделением, чтоб отчитываться в деньгах перед директором! Наши деньги, не ваши!» И я было подумала, что тут Христофор Данилыч немножко перегнул, но он показал приказ министра сельского хозяйства — оказывается, право такого финансового контроля директору МТС дано, только никто из бывших директоров им не пользовался. И выявил уже таким способом двух растратчиков — экспедитора в «Заре» и завхоза в «Активисте». Один за восемь тысяч не мог отчитаться, другой — за двенадцать. Не все, конечно, люди у нас полюбили Долгушина. Вот этим растратчикам, ясно, любить его не за что. В самой МТС тоже не всем угодил, есть очень недовольные им.

Марья Сергеевна стала рассказывать о партийном собрании в колхозе «Рассвет».

Мартынов выслушал ее и сказал:

— Об этом собрании я уже знаю. Один колхозник рассказывал мне.

— Кто?

Мартынов повел глазами в сторону пустой койки.

— Больной из «Рассвета» лежит здесь со мной, Сухоруков. На прошлой неделе привезли с переломом руки.

— Сухоруков?.. Погоди-ка, это, кажется, их кузнец? Так он в партию подал заявление. Говорил он тебе?

— Да, подал. Говорил. Все рассказал, что там было. Как Долгушин налетел коршуном на их жуликов.