Собрание сочинений. Том 3

* * *

Лезет в голову чушь такая,От которой отбиться мнеМожно только, пожалуй, стихамиИли все утопить в вине.Будто нет для меня расстоянийИ живу я без меры длины,Будто худшим из злодеянийБыло то, что наполнило сны.Будто ты поневоле близкоИ тепло твоего плечаПод ладонью взорвется, как выстрел,Злое сердце мое горяча.Будто времени нет — и, слетаяТочно птица ко мне с облаков,Ты по-прежнему молодаяВдохновительница стихов.Это все суета — миражи,Это — жить чтобы было больней.Это бред нашей ямы овражьей,Раскалившейся на луне.

КАМЕЯ [8]

На склоне гор, на склоне летЯ выбил в камне твой портрет.Кирка и обух топораНадежней хрупкого пера.В страну морозов и мужчинИ преждевременных морщинЯ вызвал женские чертыСо всем отчаяньем тщеты.Скалу с твоею головойЯ вправил в перстень снеговой,И, чтоб не мучила тоска,Я спрятал перстень в облака.

8

Написано в поселке Барагон, близ Оймякона зимой 1951–1952 года в шестидесятиградусный мороз. Моя железная печка никак не могла нагреть помещения, ветер выдувал тепло, руки стыли, и я никак не мог записать это стихотворение на бумагу, в тетрадку. Полное одиночество, скала на другом берегу горной речонки, долгое отсутствие писем с «материка» — создали благоприятные условия для появления «Камеи».

Всякий поэт описывает мир заново, преодолевая подсказку. Так и писалась «Камея». «Камея» имеет сто вариантов, как все мои колымские стихи, ибо по обстоятельствам жизни было крайне важно укрепить хотя бы несколько строк, если не строф, и немедленно к ним вернуться — в тот же день или назавтра, чтоб не утерять настроения, напора чувства, ощущения важности своего труда. Для себя или для других — это все равно. Приходилось ничего не доверять памяти. О том, что такое память, я написал особое стихотворение, но во времена «Камеи» это стихотворение еще не было написано.

«Камея» — не пейзаж по памяти. Это стихотворение написано «на плейере», как говорят художники. В любезном и лестном для меня письме по поводу сборника «Огниво» В. М. Инбер оценивает «Камею» меньшим баллом из-за якобы искусственности, ложной красивости. Ошибка эта возникла потому, что в «Огниве» «Камея» напечатана неполным текстом, исключены самые важные строки:

В страну морозов и мужчинИ преждевременных морщинЯ вызвал женские чертыСо всем отчаяньем тщеты

Я написал письмо Вере Михайловне, и в ее рецензии на мой сборник «Шелест листьев», где «Камея» была опубликована полностью, увидел, что мое письмо дошло. (В. М. Инбер. «Вторая книга поэта». — «Литературная газета».)

«Камея» очень нравилась Б. Л. Пастернаку. По рекомендации Пастернака «Камея» должна была печататься в первом «Дне поэзии» (1956 г.), но я жил тогда не в Москве и не успел реализовать резолюцию тогдашнего председателя секции поэзии. А резолюция, которую я бережно храню, была такой типичной для тех бюрократических лет: «Надо встретиться с автором. Если это человек перспективный — можно напечатать «Камею» и еще что-нибудь». С автором было встретиться непросто, и «Камея» не попала в «День поэзии».

* * *

Я песне в день рожденияЕе в душе моейДарю стихотворение —Обломок трудных дней.Дарю с одним условьем,Что, как бы ни вольна,Ни слез, ни нездоровьяНе спрятала б она.По-честному не стоитИ думать ей о том,Что все пережитоеПокроется быльем.

* * *

Небеса над бульваром СмоленскимПокрывали такую Москву,Что от века была деревенской,И притом напоказ, наяву.Та, что верила снам и приметамИ теперь убедилась сама:Нас несчастье не сжило со света,Не свело, не столкнуло с ума.

* * *

Сколько писем к тебе разорвано!Сколько пролито на пол чернил!Повстречался с тоскою черноюИ дорогу ей уступил.Ты, хранительница древностей,Милый сторож моей судьбы,Я пишу это все для верности,А совсем не для похвальбы.

* * *

Мостовая моя торцовая,Воровские мои места.Чем лицо твое облицовано,Неумытая красота?Где тут спрятаны слезы стрелецкие,Где тут Разина голова?Мостовая моя недетская,Облицованная Москва.И прохожих плевки и пощечиныВодяной дробленой струейСмоют дворники, озабоченноНаблюдающие за Москвой.

* * *

Я, как мольеровский герой,Как лекарь поневоле,И самого себя поройИзбавлю ли от боли.О, если б память умерла,А весь ума остаток,Как мусор, сжег бы я дотлаИ мозг привел в порядок.Я спал бы ночью, ел бы днемИ жил бы без оглядки,И в белом сумраке ночномНе зажигал лампадки.А то подносят мне виноЛечить от огорченья,Как будто в том его одноПолезное значенье.

* * *

Ради Бога, этим летомВ окна, память, не стучи,Не маши рукой приветы.А пришла, так помолчи.И притом, почем ты знаешь,Память глупая моя,Чем волнуюсь, чем страдаю,Чем болею нынче я?Проноси скорее мимо,Убирай навеки с глазИ альбом с видами Крыма,И погибельный Кавказ.Злые призраки столицыВ дымном сумраке развей,Скрой томительные лицаПодозрительных друзей.Открывай свои шкатулки,Покажи одно лицо,В самом чистом переулкеПокажи одно крыльцо.Хочешь, память, отступного,Только с глаз уйди скорей,Чтобы к самому больномуНе открыла ты дверей.

* * *

Как ткань сожженная, я сохраняюРисунок свой и внешний лоск,Живу с людьми и чести не роняюИ берегу свой иссушенный мозг.Все, что казалось вам великолепьем,Давно огонь до нитки пережег.Дотронься до меня — и я рассыплюсь в пепел,В бесформенный, аморфный порошок.

* * *

Я нынче вновь в исповедальне,Я в келье каменной стоюВ моем пути, в дороге дальнейНа полпути — почти в раю.Ошибкой, а не по привычкеЯ принял горные ключиЗа всемогущие отмычки,Их от ключей не отличил.Дорогой трудной, незнакомойЯ в дом стихов вошел в ночи.Так тихо было в мертвом доме,Темно — ни лампы, ни свечи.Я положил на стол тетрадкуИ молча вышел за порог.Я в дом стихов входил украдкойИ сделать иначе не мог.Я подожду, пока хлеб-сольюМеня не встретят города,И со своей душевной больюЯ в города войду тогда.

ПЕС [9]

Вот он лежит, поджавши лапы,В своей немытой конуре,Ему щекочет ноздри запахСледов неведомых зверей.Его собачьи дерзновеньяУмерит цепь, умерит страх,А запах держится мгновеньеВ его резиновых ноздрях.Еще когда он был моложе,Он заучил десяток слов,Их понимать отлично можетИ слушать каждого готов.А говорить ему не надо,И объясняться он привыкТо пантомимою, то взглядом,И ни к чему ему язык.Пожалуй, только лишь для лая,Сигнала для ночных тревог,Чтобы никто к воротам раяВо тьме приблизиться не мог.Ею зубастая улыбкаНе нарушает тишины.Он подвывает только скрипке,И то в присутствии луны.Он дорожит собачьей службойИ лает, лает что есть сил,Что вовсе было бы не нужно,Когда б он человеком был.

9

Написано на Колыме в 1949 году. Входит в «Колымские тетради».

* * *

Стой! Вращенью земли навстречуТелеграмма моя идет.И тебе в тот же час, в ют же вечерПочтальон ее принесет.Поведи помутившимся взглядом,Может быть, я за дверью стоюИ живу где-то в городе, рядом,А не там, у земли на краю.Позабудь про слова Галилея,От безумной надежды сгориИ, таежного снега белее,Зазвеневшую дверь отвори.

* * *

Синей дали, милой далиОтступает полукруг,Где бы счастье ни поймали —Вырывается из рук.И звенящие вокзалы,И глухой аэродром —Все равно в них толку мало,Если счастье бросит дом.Мы за этим счастьем беглымПробираемся тайком,Не верхом, не на телегах.По-старинному — пешком.И на лицах пешеходовПузырится злой загар,Их весенняя погодаОбжигает, как пурга.

* * *

Я жаловался дереву,Бревенчатой стене,И дерева довериеЗнакомо было мне.С ним вместе много плакано,Переговорено,Нам объясняться знакамиИ взглядами дано.В дому кирпичном, каменномЯ б слова не сказал,Годами бы, веками быТерпел бы и молчал.

АВГУСТ [10]

10

Стихотворение написано в декабре 1953 года в поселке Туркмен Калининской области. Это — август средней полосы России. «Август» — одно из первых моих стихотворений, написанных на «материке» и о материке, сохраняющее всю северную психологическую напряженность.