Собрание сочинений. Том 3

Очередь дошла, наконец, и до пушек. В январе их стволы покрылись ссадинами до сурика, — казалось, что они кровоточат; щиты — во вмятинах, разрывах; дворики — точно надкусаны, в трещинах, с отбитыми бетонными бортами.

Однажды после бомбардировки не нашли ни рукомойника перед командным пунктом, ни кипариса, к которому рукомойник был прикреплен.

Батарея Зубкова приняла на себя пять тысяч немецких снарядов и авиабомб, послав немцам в то же самое время несколько тысяч своих снарядов.

В истории борьбы на этом участке фронта, борьбы ожесточенной, изобилующей сотнями драматических эпизодов, борьбы, характерной тем, что немцы так и не продвинулись здесь, — батарея Зубкова займет почетнейшее место. Это был маленький Малахов курган по живучести и упорству, ни на минуту не прекративший огня и ни разу не помысливший о перекочевке, потому что, как ни терзали его немцы, он терзал их гораздо сильнее.

Против «горы Зубкова» немцы поставили несколько своих батарей, так сказать, «прикрепили» их к Зубкову. Стоило краснофлотцу пробежать по открытому месту, — а кроме открытых мест почти ничего не осталось, — как на батарею уже летел 210-миллиметровый снаряд. Люди батареи с удивлением вспоминают, что они пережили дни, когда батарея принимала на себя до двухсот пятидесяти немецких снарядов. В те дни передышка от грохота и опасности продолжалась лишь каких-нибудь три-четыре часа, и тогда артиллеристы падали и засыпали.

Однажды орудие младшего сержанта Зинченко получило три прямых попадания. Снарядами разворотило бетонный дворик, пробило щит, снесло прицел. Орудие продолжало работать. Стреляя прямой наводкой, его расчет еще совсем недавно подбил два неприятельских танка.

В другой раз прямым попаданием 210-миллиметрового снаряда разбило кожух у орудия младшего сержанта Репина. Орудие было умерщвлено, хотя приборы его были целы.

Шли самые горячие дни, орудию нельзя было бездействовать. Позвонили в артиллерийскую мастерскую старшему техник-лейтенанту Шульге. Его крохотная мастерская — любопытное учреждение. Тут подобрался народ отчаянный, изобретательный, умеющий воскрешать пушки по третьему, по четвертому разу. Шульга вызвал мастера Гавришко.

— Где тревога, туда и дорога. Едем!

К утру пушка работала. Но в расчете ее недоставало одного номера. Гавришко стал к орудию.

— Проверим, как починили.

С тех пор орудие дало уже достаточно много выстрелов.

…Батарея то обрабатывала побережье, то окаймляла своим огнем пехоту немцев, то подавляла вражеские батареи и дзоты, то, наконец, отбивалась сама от воздушных нападений. За день она сбила два «юнкерса». Последние остатки леса валялись изрубленными в валежник, точно какой гигант заготовил на холме мыса огромный костер. Оставалось только зажечь его. К счастью, пожара удалось избежать, хотя лес кое-где и загорался.

Когда нам посчастливилось побывать на знаменитой батарее, бои неподалеку от нее переросли в сложное сражение. Взрывы один за другим поднимались на высотах, занятых немцами, и вокруг высот. А день был солнечно голубой, и море играло синевой, как в те дни, когда оно было вполне мирным морем.

Девятка «юнкерсов» показалась на небе, держа курс на Зубкова. Белые, очень стойкие, долго не тающие облачка зенитных снарядов тотчас появились на боевом курсе «юнкерсов». Те свернули в сторону от батареи. Однако на шоссе близ мыса никто не задерживался — ни пеший, ни конный. Словно у дороги виднелась надпись, как на перевалах: «Обвал! Опасно! Не задерживайся». И действительно, бомбовый обвал мог произойти в любую минуту.

Мы поднялись на высотку, заваленную лесным мусором. Так в сибирской тайге выглядят участки молодых поселенцев, корчующих лес и пока живущих в землянках. Камни исчерчены осколками. Не видно ни следов прошлогодней травы, ни молодой поросли туй, кипарисов и дубков. Гора состарилась и облысела.

Лежа на солнце, у блиндажей, краснофлотцы проводили партийное собрание. Здесь весь распорядок дня строится от одной боевой тревоги до следующей. Сейчас было как раз такое время, когда можно подзаняться, прочесть газеты, послушать новости о фронтах.

Старший лейтенант Андрей Эммануилович Зубков — двадцати пяти лет от роду. Как он ни старается выглядеть старше, ничего не помогает: он выглядит худощавым юношей, только начинающим жизнь, и всему рад, и все ему в помощь.

Он рассказывает о пяти тысячах бомб и снарядов, упавших на батарею, о своих удивительных командирах орудий — Павле Репине, Кирине и других, о наводчике Бобыльченко, о погибшем военфельдшере Степане Ивановиче Стрельникове, из врачебных достоинств которого особенно отмечает храбрость, так же, как, говоря о погибшем командире огневого взвода Борисенко, вспоминает с нежностью, что тот был отличнейшим мастером на все руки.

О своем же геройстве что сказать?

— Трудно иной раз вспоминать, как день прошел. Бьем, отбиваемся. Ночью наскоро поедим, подвезем боеприпасы — и опять пошло, завертелось. Голова гудит от грохота, слух отказывает, глаза болят, а сил столько, что заснуть не в состоянии.

…Боевая тревога. Начальник артиллерии подполковник Малахов приказывает открыть огонь. Соседние батареи уже начали. Воздух крошится, как сухая земля.

— Огонь! Огонь!

Там, вот за этими высотами, сражается наша морская пехота, она просит поддержки. Сейчас!

Прибегает радист. Лейтенант Воронкин сообщает из зоны сражения, что снаряды ложатся по целям. Полный триумф батареи!

1943

Михаил Корницкий

Пусть камни и скалы у нас под ногами

И палубой стала земля.

Мы доблесть морскую храним, словно знамя.

Как честь своего корабля

Краснофлотец А. Малин.

Ночью отряд морской пехоты под командой майора Куникова внезапно ворвался с моря в населенный пункт, занятый немцами. Десятиминутная артиллерийская подготовка предшествовала их высадке. На исходе десятой минуты, следуя непосредственно за огневым валом, на черте эллипса поражения, забрасываемые землей моряки вступили на берег. Немцы еще отсиживались от огня нашей артиллерии в укрытиях, а моряки уже блокировали их укрепленные точки.

Артиллерия перенесла огонь глубже и поставила огневое окаймление отряда. Началась рукопашная.

Трудная, сложная, необыкновенно рискованная операция, исход которой мог быть печален, удалась благодаря внезапности. Но и не только благодаря ей. Внезапность была применена как оружие, но она подготовлялась, взвешивалась задолго до этой счастливой ночи.

Майор Куников вырос на опыте трех профессий, и уже одно это делало его замечательным командиром. Партийно-комсомольский работник, массовик и психолог, он стал потом инженером, работающим на тончайших приборах, и привык к абсолютной точности, к тончайшей отделке деталей. С годами из способного инженера вырос редактор большой столичной технической газеты и уж затем сформировался командир.

У Куникова было все, что создает военачальника: знание людей и умение в них разбираться, спокойствие, любовь к точности и чувство времени.

Для Куникова всякая боевая операция была технологическим процессом, ведущим к победе, и он знал, что ее надо решать во времени, во взаимодействии с артиллерией и авиацией. Куников сам поехал к начальнику береговой артиллерии, и, как два дирижера, они проработали с точностью до десятков секунд «хор» своих пушек и пехоты. Если удастся Куникову на исходе десятой минуты огневого вала быть у переднего края немцев, значит, добрых семь-восемь минут спокойной работы ему уже после этого обеспечено. Пока немцы будут гадать, кончился артиллерийский налет или нет, моряки захватят инициативу и сблизятся для рукопашной.