Собрание сочинений. Том 44

«Нет ничего более странного и более верного, чем это утверж¬дение. После 1848 г. все европейские монархи, включая даже папу, предоставили амнистию. Прусская же амнистия еще не объявлена. Если принц-регент хочет заслужить награду своей страны, пусть он’ вернет изгнанников и станет душеприказчиком Собрания 1849 г., по¬добно тому как Наполеоны стали душеприказчиками французской рево¬люции!».

«Позвольте нам опровергнуть некоторые ошибочные представления, существующие в Германии. Там полагают, доверяя некоторым феодальным газетам, что французская империя пребывает в состоянии рабства, что императорская власть сковала мысль, уничтожила народное представительство»

и выкинула к чертям собачьим наши свободы.

• — Франциск II. Ред. • — Наполеон III. Ред. •• — Виктор-Эммануил II. Ред. • •• _ Вильгельм, будущий прусский король Вильгельм I, Ред, •••• — Фридриху-Вильгельму IV. Ред. »•»*?• _ Фридриха-Августа II. Ред.

328

К. МАРКС

«Пруссаки полагают, что они более нас свободны и счастливы при своем либеральном и парламентском правлении. Верно, что французский император воздвигает величие и благоденствие Франции»,

прибегая к диктаторской власти,

«но в сущности своей это власть демократическая, ибо вручена она ему народом».

Но разве в Пруссии феодализм не пронизывает все стороны жизни?

«Французская армия предана императору, но она принадлежит не ему, а нации. А прусская армия, принадлежит она королю или нации? «Королю, — сказал на днях министр-президент Гогенцоллерн. — Пред¬ставителям народа но должно быть никакого дела до армии»».

«Верно, что свобода печати у пас подвергается суровыми ограничениям, но право печатать и печататься не уничтожено, а лишь отсрочено. Нация согласна молчать в присутствии монарха, творящего великие дела, подобно тому как друзья философа или крупного писателя хранят молчание у него в кабинете. Что касается права, то оно остается неприкосновенным, и французы имеют возможность потребовать его в надлежащее время и в надлежащем месте, если император позабудет (I) вернуть его им». Берлинские авторы, вероятно, более свободны, несмотря на налоги, залог и т. п., «но кто гарантирует им продолжительность привилегии?». Дающая рука сможет и забрать их назад. Разница между нами и ими в том, что мы ссужаем наши свободы императору, тогда как они берут их взаймы у принца-регента».

«Немцы воображают, что мы позволили лишить себя своего парламентского режима. Это верно. С 1848 г. наш парламент изменился. Он перестал быть кликой, представляющей 400 или 500 тысяч человек; вся нация посылает своих депутатов в Законодательный корпус. Это собра¬ние, избранное, как и сам император, всеобщим голосованием, уже не пользуется нелепой привилегией (!) нарушать ход государственных дел, подменять действие речами, единение — коалицией, государственный интерес — личным тщеславием, серьезный прогресс великого народа — потворством мелкому ораторскому честолюбию; зато собрание пользуется бесценным правом вотировать все налоги и все законы империи». «Имеется ли у нас какое-либо основание завидовать прусской конституции? Разве в Пруссии применяется принцип министерской ответственности? Вовсе нет. Разве палаты обладают призпанным правом отказа от вотирования налогов? Нет. И что такое прусские палаты? Та из них, которая соответ¬ствует нашему Законодательному корпусу или (I) палате общин, соста¬вляется при помощи скорее хитроумного, чем демократического меха¬низма». Положим, имеется округ, выплачивающий 300 тысяч франков прямых налогов. Налогоплательщики делятся на три группы: 15—20 круп¬ных собственников, уплачивающих 100 тысяч франков, составляют первый класс избирателей; второй класс состоит из 200—300 человек, которые вносят следующие 100 тысяч франков, и третий — из 2—3 тысяч человек, уплачивающих остальное. Каждый из этих классов избирает по шесть выборщиков, а эти 18 выборщиков, в свою очередь, избирают депутйга. Следовательно, представительство средних классов совершенно исклю¬чается, и потому-то г-н фон Финке, заседавший во Франкфуртском пар¬ламенте на стороне консерваторов, сейчас, не переменив своих убеждений, является самым передовым демократом в прусском ландтаге. Многого ли может добиться либеральная Германия с такси палатой? И даже если ниж-ИМПЕРАТОР НАПОЛЕОН III И ПРУССИЯ

329

няя палата проявит какое-то стремление к прогрессу, то разве не свяжет ее по рукам и ногам и не оттеснит верхняя палата? «Это собрание состоит из знати, занимающей место по праву рождения, и лиц, избранных коро¬лем среди кандидатов, представленных ему дворянством, университетами и крупными городами, с одной стороны, право рождения, с другой — вы¬бор монарха. Верхняя палата пополняется только из этих источников и поэтому противится всем либеральным мерам». За последнее время «она значительным большинством отвергла принцип гражданского брака, а недавно чуть не подняла восстание против министра *, предложившего обязать дворянство, подобно всем другим классам граждан, платить налоги».

«Эта конституция далека от совершенства. И если Германия решится броситься в объятия Пруссии, ее следует основательно изменить».

«Было бы весьма желательно, чтобы Пруссия проявила несколько большую справедливость по отношению к правительствам, опирающимся на всеобщее избирательное право. Мы не упрекаем берлинский двор за оскорбительные выпады немецкой печати. Мы и но ждем, что принц-регент будет затыкать рот своим подданным, даже когда они нас оскорб¬ляют. Да будет нам, однако, позволено заметить, что если «Siecle» и «Opinion nationale» оскорбительно отзовутсн о монархе, не являющемся врагом Франции, то «Moniteur» или, по меньшей мере, официозные газеты поспешат загладить обиду суровой отповедью».

«Было бы также крайне желательно, чтобы прусские политические деятели воздерживались в прусском парламенте от громовых нападок, открыто направленных против Франции. Когда г-н фон Финке заявляет в прусской палато депутатов о необходимости отвоевать у нас Эльзас и Лотарингию, это неблагоразумное выступление не настолько волнует французскую нацию, чтобы она взялась за оружие, но это доставляет по¬вод с удовлетворением заявить, что опрометчивые поступки подобного рода невозможны во Франции». «Со времени вступления на престол Напо¬леона III и особенно после аннексии Ниццы и Савойи немецкие публи¬цисты и, пожалуй, даже немецкие государи довольно громко выражают ни на чем не основанное недоверие к французской политике. Они упорно приписывают нам проект аннексии Рейнских провинций и захвата немец¬кой земли. Об этой беспочвенной тревоге заявляют так громко и настой¬чиво, что будь мы не столь беспристрастны, это могло бы навести нас на дурные мысли. Бесспорно, что если вы подойдете на улице к самому мягкому и безобидному человеку и скажете ему: «Милостивый государь, вы намерены дать мне пощечину. Можете клясться, что у вас нет такого намерения, но я знаю, что вы хотите дать мне пощечину. Незачем клятвенно уверять меня в обратном, потому что я не поверю вам и вашим клят¬вам, так как знаю, что вы намерены дать мне по физиономии. Но я силь¬нее вас. Я вас не боюсь. Я раздавлю вас, как муху. И я вызываю вас, попро¬буйте дать мне пощечину», — разве мягкий и самый безобидный человек не нашел бы зто достаточным поводом для совершения того, что от него требовали, разве он не дал бы пощечины провокатору?».

«Но никакие провокации не заставят Францию отступить от линии, которую она себе начертала. Мы слишком справедливы, чтобы думать о завоевании территории, принадлежащей другой нации. Дай бог, чтобы Германский союз вдохновлялся теми же идеями! Тогда он не захватил бы герцогства Познанского, не напал бы на северный Шлезвиг, не объявил бы Триест немецким городом. Что касается нас, то мы не боимся утвер¬ждать, что Лотарингия и Эльзас являются французскими, ибо они сами

• — Роона. Ред. ** Слово «Ницца» ывсано » текст брошюры Лбу Марксом. Р«в,

330

К. МАРКС

подтвердили это вопреки немцам. Мы храним то, что нам принадлежит. Большего мы не хотим! Мы считаем, что все естественные границы, все реки Европы и вполовину не так ценны для защиты нашей территории, как полк зуавов или пеших егерей с примкнутыми штыками».

«Будет ли нам позволено добавить к этим дружеским советам еще одно пожелание? Оно покажет, как глубоко мы заинтересованы в един¬стве Германии и будущем Пруссии».

«Насколько имя Пруссии, ее конституция, личность ее августейшего принца-регента вызывают симпатию в Германии, пожалуй, еще более сильно чувство отвращения, которое внушает ее бюрократия, и не только в Германии, но и у честных людей во всех странах. 12 мая 1860 г. луч света озарил махинации прусской полиции; он явил взорам самую стран¬ную смесь неуклюжести и безнравственности, усердия и неосторожности, провокационных подстрекательств и неуклюжего макиавеллизма».

«Вот факты в том виде, как они были доложены прусскому ландтагу достопочтенным депутатом от великого герцогства Поинанского г-ном Не-голевским. Три прусских чиновника — президент Познанской провинции г-н фон Путкаммор, нолицей-ирезидент г-н фон Берешпирумг и секретарь-переводчик г-н Пост — искали способ проявить свое усердие и снискать признательность правительства. Г-н фон Путкаммер — важная персона, нечто большее, чем префект, нечто меньшее, чем министр; г-н фон Беренга-прунг — человек известный и значительный; Пост — мелкая сошка».

«Первый сочиняет, второй диктует, третий пишет. Эти три достойные личности, раскинув своими чиновными мозгами, набрели на великую мысль поднять восстание в Познани, чтобы затем снискать собе честь и славу его подавлением. Роль агента-провокатора, перед которой отступил бы и Видок, не внушала им отвращения. Они приняли личину поляков, недо-вольных прусским правлением. У себя в канцелярии они создали мнимый демократический комитет и вошли в сношения с центральным комитетом, находящимся в Лондоне. «Шлите нам, — повторяли они, — шлите нам эмиссаров, прокламации, оружие». Со своей стороны они посылали в Лондон деньги, взятые из бюджета, талеры, вырванные у злосчастных налогоплательщиков. Налогам было найдено неплохое применение. Казна-чеем этого предприятия стал секретарь полиции г-н Штольценберг. Пись¬ма следовало адресовать жене советника Верховного суда г-же Рух».