Собрание сочинений

IX

Мы похожи;мы, в сущности, Томас, одно:ты, коптящий окно изнутри, я, смотрящий снаружи.Друг для друга мы сутьобоюдное дноамальгамовой лужи,неспособной блеснуть.Покривись – я отвечу ухмылкой кривой,отзовусь на зевок немотой, раздирающей полость,разольюсь в три ручьяот стоваттной слезы над твоей головой.Мы – взаимный конвой,проступающий в Касторе Поллукс,в просторечье – ничья,пат, подвижная тень,приводимая в действие жаркой лучиной,эхо возгласа, сдача с рубля.Чем сильней жизнь испорчена, теммы в ней неразличимейока праздного дня.

X

Чем питается призрак? Отбросами сна,отрубями границ, шелухою цифири:явь всегда наровит сохранить адреса.Переулок сдвигает фасады, как зубы десна,желтизну подворотни, как сыр простофили,пожирает лисатемноты. Место, времени мстяза свое постоянство жильцом, постояльцем,жизнью в нем, отпирает засов, -и, эпоху спустя,я тебя застаю в замусоленной пальцемсверхдержаве лесови равнин, хорошо сохраняющей мысли, чертыи особенно позу: в сырой конопляноймноговерстной рубахе, в гудящих стальных бигудиМать-Литва засыпает над плесом,и тыприпадаешь к ее неприкрытой, стеклянной,поллитровой груди.

XI

Существуют места,где ничто не меняется. Это -заменители памяти, кислый триумф фиксажа.Там шлагбаум на резкость наводит верста.Там чем дальше, тем больше в тебе силуэта.Там с лица сторожамоложавей. Минувшее смотрит впереднастороженным глазом подростка в шинели,и судьба нарушителем пятится прочьв настоящую старость с плевком на стене,с ломотой, с бесконечностью в форме панелилибо лестницы. Ночьи взаправду граница, где, как татарва,территориям прожитой жизни набегомугрожает действительность, и наоборот,где дрова переходят в деревья и снова в дрова,где что веко не спрячет,то явь печенегомкак трофей подберет.

XII

Полночь. Сойка кричитчеловеческим голосом и обвиняет природув преступленьях термометра против нуля.Витовт, бросивший меч и похеривший щит,погружается в Балтику в поисках бродук шведам. Впрочем, земляи сама завершается молом, погнавшимся закак по плоским ступенькам, по волнамубежавшей свободой.Усилья бобрапо постройке запруды венчает слеза,расставаясь с проворнымручейком серебра.

XIII

Полночь в лиственном крае,в губернии цвета пальто.Колокольная клинопись. Облако в виде отрезана рядно сопредельной державе.Внизупашни, скирды, платочерепицы, кирпич, колоннада, железо,плюс обутый в кирзучеловек государства.Ночной кислороднаводняют помехи, молитва, сообщеньяо погоде, известия,храбрый Кощейс округленными цифрами, гимны, фокстрот,болеро, запрещеньябезымянных вещей.

XIV

Призрак бродит по Каунасу, входит в собор,выбегает наружу. Плетется по Лайсвис-аллее.Входит в «Тюльпе», садится к столу.Кельнер, глядя в упор,видит только салфетки, огни бакалеи,снег, такси на углу,просто улицу. Бьюсь об заклад,ты готов позавидовать. Ибо незримостьвходит в моду с годами – как тела уступка душе,как намек на грядущее, как маскхалатРая, как затянувшийся минус.Ибо все в барышеот отсутствия, отбестелесности: горы и долы,медный маятник, сильно привыкший к часам,Бог, смотрящий на все это дело с высот,зеркала, коридоры,соглядатай, ты сам.

XV

Призрак бродит бесцельно по Каунасу. Онсуть твое прибавление к воздуху мыслиобо мне,суть пространство в квадрате, а неэнергичная проповедь лучших времен.Не завидуй. Причислипривиденье к родне,к свойствам воздуха – так же, как мелкий петит,рассыпаемый в сумраке речью картавой,вроде цокота мух,неспособный, поди, утолить аппетитновой Клио, одетой заставой,но ласкающий слухобнаженной Урании.Только она,Муза точки в пространстве и Муза утратыочертаний, как скаред – гроши,в состояньи сполнаоценить постоянство: как форму расплатыза движенье – души.

XVI

Вот откуда пера,Томас, к буквам привязанность.Вот чемобъясняться должно тяготенье, не так ли?Скрепясердце, с хриплым «пора!»отрывая себя от родных заболоченных вотчин,что скрывать – от тебя!от страницы, от букв,от – сказать ли! – любвизвука к смыслу, бесплотности – к массеи свободы к – простии лица не криви -к рабству, данному в мясе,во плоти, на кости,эта вещь воспаряет в чернильный ночной эмпиреймимо дремлющих в нишеместных ангелов:вышеих и нетопырей.

XVII

Муза точки в пространстве! Вещей, различаемых лишьв телескоп! Вычитаньябез остатка! Нуля!Ты, кто горлу велишьизбегать причитаньяпревышения «ля»и советуешь сдержанность! Муза, примиэту арию следствия, петую в ухо причине,то есть песнь двойнику,и взгляни на нее и ее до-ре-митам, в разреженном чине,у себя наверхус точки зрения воздуха.Воздух и есть эпилогдля сетчатки – поскольку он необитаем.Он суть наше «домой»,восвояси вернувшийся слог.Сколько жаброй его ни хватаем,он успешно латаемсветом взапуски с тьмой.

XVIII

У всего есть предел:горизонт – у зрачка, у отчаянья – память,для роста -расширение плеч.Только звук отделяться способен от тел,вроде призрака, Томас.Сиротствозвука, Томас, есть речь!Оттолкнув абажур,глядя прямо перед собою,видишь воздух:анфассонмы тех,кто губоюнаследил в немдо нас.

XIX

В царстве воздуха! В равенстве слога глоткукислорода. В прозрачных и сбившихся в облакнаших выдохах. В томмире, где, точно сны к потолку,к небу льнут наши «о!», где звезда обретает свой облик,продиктованный ртом.Вот чем дышит вселенная. Вотчто петух кукарекал,упреждая гортани великую сушь!Воздух – вещь языка.Небосвод -хор согласных и гласных молекул,в просторечии – душ.

XX

Оттого-то он чист.Нет на свете вещей, безупречней(кроме смерти самой)отбеляющих лист.Чем белее, тем бесчеловечней.Муза, можно домой?Восвояси! В тот край,где бездумный Борей попирает беспечно трофеиуст. В грамматику безпрепинания. В райалфавита, трахеи.В твой безликий ликбез.

XXI

Над холмами Литвычто-то вроде мольбы за весь мирраздается в потемках: бубнящий, глухой, невеселыйзвук плывет над селеньями в сторону Куршской Косы.То Святой Казимирс Чудотворным Николойкоротают часыв ожидании зимней зари.За пределами веры,из своей стратосферы,Муза, с ними призрина певца тех равнин, в рукотворную тьмупогруженных по кровлю,на певца усмиренных пейзажей.Обнеси своей стражейдом и сердце ему.1974