Собрание сочинений

XX

Пером простым – неправда, что мятежным!я пел про встречу в некоем садус той, кто меня в сорок восьмом годус экрана обучала чувствам нежным.Предоставляю вашему суду:a) был ли он учеником прилежным,b) новую для русского среду,c) слабость к окончаниям падежным.В Непале есть столица Катманду.Случайное, являясь неизбежным,приносит пользу всякому труду.Ведя ту жизнь, которую веду,я благодарен бывшим белоснежнымлистам бумаги, свернутым в дуду.1974

Над восточной рекой

Боясь расплескать, проношу головную больв сером свете зимнего полдня вдольоловянной реки, уносящей грязь к океану,разделившему нас с тем размахом, который глазубеждает в мелочных свойствах масс.Как заметил гном великану.В на попа поставленном царстве, где мощь крупицвыражается дробью подметок и взглядом ниц,испытующим прочность гравия в Новом Свете,все, что помнит твердое тело provita sua – чужого бедра теплода сухой букет на буфете.Автостадо гремит; и глотает свой кислород,схожий с локтем на вкус, углекислый рот;свет лежит на зрачке, точно пыль на свечном огарке.Голова болит, голова болит.Ветер волосы шевелитна больной голове моей в буром парке.1974

На смерть Жукова

Вижу колонны замерших звуков,гроб на лафете, лошади круп.Ветер сюда не доносит мне звуковрусских военных плачущих труб.Вижу в регалиях убранный труп:в смерть уезжает пламенный Жуков.Воин, пред коим многие палистены, хоть меч был вражьих тупей,блеском маневра о Ганнибаленапоминавший средь волжских степей.Кончивший дни свои глухо в опале,как Велизарий или Помпей.Сколько он пролил крови солдатскойв землю чужую! Что ж, горевал?Вспомнил ли их, умирающий в штатскойбелой кровати? Полный провал.Что он ответит, встретившись в адскойобласти с ними? «Я воевал».К правому делу Жуков десницыбольше уже не приложит в бою.Спи! У истории русской страницыхватит для тех, кто в пехотном строюсмело входили в чужие столицы,но возвращались в страхе в свою.Маршал! поглотит алчная Летаэти слова и твои прахоря.Все же, прими их – жалкая лептародину спасшему, вслух говоря.Бей, барабан, и, военная флейта,громко свисти на манер снегиря.1974

* * *

Песчаные холмы, поросшие сосной.Здесь сыро осенью и пасмурно весной.Здесь море треплет на ветру оборкисвои бесцветные, да из соседских дачпорой послышится то детский плач,то взвизгнет Лемешев из-под плохой иголки.Полынь на отмели и тростника гнилье.К штакетнику выходит снять бельемать-одиночка. Слышен скрип уключин:то пасынок природы, хмурый финн,плывет извлечь свой невод из глубин,но невод этот пуст и перекручен.Тут чайка снизится, там промелькнет баклан.То алюминиевый аэроплан,уместный более средь облаков, чем птица,стремится к северу, где бьет баклуши швед,как губка некая, вбирая серый цвет,и пресным воздухом не тяготится.Здесь горизонту придают чертысвоей доступности безлюдные форты.Здесь блеклый парус одинокой яхты,чертя прозрачную вдали лазурь,вам не покажется питомцем бурь,но – заболоченного устья Лахты.И глаз, привыкший к уменьшенью телна расстоянии, иной пределздесь обретает – где вообще о телеречь не заходит, где утрат не жаль:затем что большую предполагает дальпотеря из виду, чем вид потери.Когда умру, пускай меня сюдаперенесут. Я никому вредане причиню, в песке прибрежном лежа.Объятий ласковых, тугих клешнейравно бежавшему не отыскать нежней,застираннее и безгрешней ложа.1974

Темза в Челси

I

Ноябрь. Светило, поднявшееся натощак,замирает на банке соды в стекле аптеки.Ветер находит преграду во всех вещах:в трубах, в деревьях, в движущемся человеке.Чайки бдят на оградах, что-то клюют жиды;неколесный транспорт ползет по Темзе,как по серой дороге, извивающейся без нужды.Томас Мор взирает на правый берег с тем жевожделением, что прежде, и напрягает мозг.Тусклый взгляд из себя прочней, чем железный мостпринца Альберта; и, говоря по чести,это лучший способ покинуть Челси.

II

Бесконечная улица, делая резкий крюк,выбегает к реке, кончаясь железной стрелкой.Тело сыплет шаги на землю из мятых брюк,и деревья стоят, словно в очереди за мелкойосетриной волн; это все, на чтоТемза способна по части рыбы.Местный дождь затмевает трубу Агриппы.Человек, способный взглянуть на столет вперед, узреет побуревший портик,который вывеска «бар» не портит,вереницу барж, ансамбль водосточных флейт,автобус у галереи Тэйт.

III

Город Лондон прекрасен, особенно в дождь. Ни жестьдля него не преграда, ни кепка или корона.Лишь у тех, кто зонты производит, естьв этом климате шансы захвата трона.Серым днем, когда вашей спины настичьдаже тень не в силах и на исходе деньги,в городе, где, как ни темней кирпич,молоко будет вечно белеть на сырой ступеньке,можно, глядя в газету, столкнуться состатьей о прохожем, попавшим под колесо;и только найдя абзац о том, как скорбит родня,с облегченьем подумать: это не про меня.

IV

Эти слова мне диктовала нелюбовь и не Муза, но потерявший скоростьзвука пытливый, бесцветный голос;я отвечал, лежа лицом к стене.«Как ты жил в эти годы?» – "Как буква "г" в «ого».«Опиши свои чувства». – «Смущался дороговизне».«Что ты любишь на свете сильнее всего?» -«Реки и улицы – длинные вещи жизни».«Вспоминаешь о прошлом?» – "Помню, была зима.Я катался на санках, меня продуло".«Ты боишься смерти?» – "Нет, это та же тьма;но, привыкнув к ней, не различишь в ней стула".

V

Воздух живет той жизнью, которой нам не даноуразуметь – живет своей голубою,ветреной жизнью, начинаясь над головоюи нигде не кончаясь. Взглянув в окно,видишь шпили и трубы, кровлю, ее свинец;это – начало большого сырого мира,где мостовая, которая нас вскормила,собой представляет его конецпреждевременный... Брезжит рассвет, проезжает почта.Больше не во что верить, опричь того, чтопокуда есть правый берег у Темзы, естьлевый берег у Темзы. Это – благая весть.

VI

Город Лондон прекрасен, в нем всюду идут часы.Сердце может только отстать от Большого Бена.Темза катится к морю, разбухшая, точно вена,и буксиры в Челси дерут басы.Город Лондон прекрасен. Если не ввысь, то вширьон раскинулся вниз по реке как нельзя безбрежней.И когда в нем спишь, номера телефонов прежнейи бегущей жизни, слившись, дают цифирьастрономической масти. И палец, вращая дискзимней луны, обретает бесцветный писк«занято»; и этот звук во многораз неизбежней, чем голос Бога.1974

Колыбельная Трескового Мыса [68]

А. Б.

I

Восточный конец Империи погружается в ночь. Цикадыумолкают в траве газонов. Классические цитатына фронтонах неразличимы. Шпиль с крестом безучастночернеет, словно бутылка, забытая на столе.Из патрульной машины, лоснящейся на пустыре,звякают клавиши Рэя Чарльза.Выползая из недр океана, краб на пустынном пляжезарывается в мокрый песок с кольцами мыльной пряжи,дабы остынуть, и засыпает. Часы на кирпичной башнелязгают ножницами. Пот катится по лицу.Фонари в конце улицы, точно пуговицы урасстегнутой на груди рубашки.Духота. Светофор мигает, глаз превращая в средствопередвиженья по комнате к тумбочке с виски. Сердцезамирает на время, но все-таки бьется: кровь,поблуждав по артериям, возвращается к перекрестку.Тело похоже на свернутую в рулон трехверстку,и на севере поднимают бровь.Странно думать, что выжил, но это случилось. Пыльпокрывает квадратные вещи. Проезжающий автомобильпродлевает пространство за угол, мстя Эвклиду.Темнота извиняет отсутствие лиц, голосов и проч.,превращая их не столько в бежавших прочь,как в пропавших из виду.Духота. Сильный шорох набрякших листьев, откакового еще сильней выступает пот.То, что кажется точкой во тьме, может быть лишь одним – звездою.Птица, утратившая гнездо, яйцона пустой баскетбольной площадке кладет в кольцо.Пахнет мятой и резедою.

68

Мексиканский дивертисмент (цикл из 7 стихов)