Собрание стихотворений и поэм

Придется многим отдохнуть сначала, Чтоб вновь нести забот державных груз. Пускай взойдет Крыленко, как бывало, С Беталом Калмыковым на Эльбрус

И, облака вдыхая полной грудью, Глоток целебный цедят за глотком, Чтоб одному – вернуться к правосудью, Другому – в обезглавленный обком.

Борис Корнилов, друг ты мой опальный, Читай стихи и не забудь одно, Что на странице книжной и журнальной Их ждут твои поклонники давно.

Бойцам запаса посланы повестки, Пехота немцев лезет напролом. Поторопитесь, маршал Тухачевский, Предстать войскам в обличье боевом.

Пусть гений ваш опять блеснет в приказе И удивит ошеломленный мир. Федько пусть шлет к вам офицеров связи И о делах радирует Якир.

Но их, приговоренных к высшей мере, Не воскресить и богу, а пока В боях невозместимые потери Несут осиротелые войска.

И повеленьем грозного владыки – Как под метелку до одной души, Чеченцы выселяются, калмыки, Балкарцы, карачаи, ингуши.

Бросают на тюремные полати Мужей ученых, к торжеству ослов. Вавилов умирает в каземате. И Туполев сидит. И Королев.

Еще года расплаты будут долги И обернутся множеством невежд, И горьким отступлением до Волги, И отдаленьем брезжущих надежд.

Везут, везут. Хоть произвол неистов, А страх людские затыкает рты, Советский строй мой, невиновен ты, И в нас не уничтожить коммунистов, Признания высокого черты.

За проволокой лагерная зона, Прожекторов насторожился свет. Пускай товарищ Постышев законно Здесь соберет Центральный Комитет.

И наши руки, обернувшись бором, Взлетят до неба огражденных мест. Все по уставу. Полномочный кворум, И впереди еще двадцатый съезд!

*

О, вера в тюрьмы заключенных И сосланных на край страны! Еще немало заключенных Ему – Иосифу – верны.

Не избежавшие посадок В душе надеются: «Вот-вот Узнает Сталин и порядок В НКВД он наведет.

И долгожданная свобода – Мы говорим об этом тут – Нас встретит радостно у входа. «И братья меч вам отдадут».

Живет нелепо, как химера, Как неразумное дитя, Почти языческая вера В непогрешимого вождя.

И коммунист у стенки станет И закричит не для газет: – Да здравствует товарищ Сталин! И грянет залп ему в ответ.

Потом ни холмика, ни вехи, И место выровнят само… Перед расстрелом пишет Эйхе На имя Сталина письмо.

Когда умелец дел заплечных В больной впивался позвонок, Он, человек, нечеловечных Мучений вынести не смог.

И, головы густую проседь Склонив над пузырьком чернил, У Сталина прощенья просит, Что сам себя оговорил.

Был следователь только пешкой, Но Эйхе это не учел. И Сталин с дьявольской усмешкой Письмо посмертное прочел.

Звезда сорвалась с небосвода И канула в ночную тьму. Пишу и я вождю народа, Железно преданный ему.

И с журавлиною станицей Посланье шлю, как сын родной… Проходят дни. Чугуннолицый Встает полковник предо мной.

*

Я, увидав полковника, не обмер, – Всяк лагерник, что стреляный солдат. – Фамилия?! – Свой называю номер: – Четыре тыщи двести пятьдесят.

Нацелен взгляд тяжелый, как свинчатка, Но чем-то он встревожен, не пойму… – В Москву писал? – спросил знаток порядка, Таинственно добавив: – Самому?!

Быть может, это – явь, а может, снится Мне вещий сон на бурке из Анди? – Свободен ты, – сказал чугуннолицый И распахнул ворота: – Выходи!

И я, покинув гибельное место, Иду и плачу – стреляный солдат, И мне, как прежде, мне, как до ареста, «Товарищ, здравствуй!» – люди говорят.

И вижу я: летит быстрее поезд, В домах светлее светятся огни. Крестьянами взлелеянный на совесть, Хлеб колосится, как в былые дни.

И звезды над Кремлем не побелели, На Спасской башне стрелки не стоят, И молодая мать у колыбели Поет, как пела сотни лет назад.

Был враг разбит. И я смотрю влюбленно На площадь, где прошли с победой в лад Войска, швырнув трофейные знамена К подножью принимавшего парад.

Но оттого, что нас зазря карали, Победа крови стоила вдвойне. И, стоя над могилами в печали, Оплакиваю павших на войне.

Мои два брата с фронта не вернулись, Мать не снимает черного платка. А жизнь течет. И вдоль аульских улиц Под ручку ветер водит облака.

По-прежнему влюбленные танцуют, Целуются, судачат про стихи, А лекторы цитаты все тасуют И говорят всерьез про пустяки.

И, с дирижерской властностью роняя Слова насчет немелодичных нот, Вождя соратник, сидя у рояля, Уроки Шостаковичу дает.

В театре, в министерстве, в сельсовете, В буфете, в бане, в здании суда, Куда ни входишь – Сталин на портрете В армейской форме, в штатском – никогда.

Сварила мать из кукурузы кашу, Но в мамалыгу молока не льет, А сообщает горестно, что нашу Увел вчера корову заготскот.

Кавказ, Кавказ, мне больно в самом деле, Что, разучившись лошадей седлать, Твои джигиты обрели портфели, Сумели фининспекторами стать.

В ауле слышу не зурны звучанье, Бьет колокол колхозного двора: «Пора! Пора! Проснитесь, аульчане, Вам на работу выходить пора!»

Шлют из района, план спустив в колхозы, Угрозы все да лозунги одни. От горькой прозы набегают слезы, Ох, дешевенько стоят трудодни.

Каков твой вес, державы хлеб насущный, Что собран и приписан вдалеке? – Не знает Сталин – корифей научный, Им поднят вдруг вопрос о языке.

Идет в кино «Падение Берлина». И, обратясь к тому, что было встарь, Перо льстеца жестокость обелило: Играется «Великий государь».

Вождь начал делать возрасту уступки: Он крепкого вина не пьет в обед, Не тянет дыма из вишневой трубки, Довольствуется дымом сигарет.

На всех широтах в тюрьмах и на воле, На поле боя, на столбцах газет, Позванивая сталью, не его ли Царило имя три десятка лет?

На льдину с этим именем садились Пилоты, прогремев на весь Союз. И на обложку это имя вынес Своей последней повести Барбюс.

Оно на скалах Сьерра-Гвадаррамы Для мужества звучало как пароль, И мужество несло его, как шрамы, Как на висках запекшуюся соль.

– За Сталина! – хрипел с пробитой грудью, Еще полшага сделав, политрук. И льнуло это имя к многопудью Парадной бронзы, отлитой вокруг.