Собрание стихотворений

«ДЕСЯТЬ ЛЕТ» (ПАРИЖ, Рифма, 1961)

Вот наша жизнь прошла,

А это не пройдет.

Георгий Иванов

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ

1. «Мне казалось всегда, что писатель…»

Мне казалось всегда, что писатель Очень нужен на этой земле, И что я для Вас, мой читатель, Как тепло, как еда на столе. Но какое Вам в сущности дело До того, что я стать хотела Другом Вашим, опорой в борьбе, Утешеньем в горькой судьбе. Вот пишу я черным по белому, По щемяще до слез сожалелому, Без утайки и без прикрас, Откровенно, как в смертный час — Обо всем, что я не сумела, Как горела душа и болела, Как томилась и как всецело — Вами, с Вами, о Вас, для Вас.

2. «Помурлычь, Королевна-Краля…»

Помурлычь, Королевна-Краля, Уложив на макушке ушки, Помурлычь на моей подушке, Отгони болезнь и печали. С каждым вздохом глотаю бритву, Ненавижу Блеза Паскаля За его дурную молитву Об использовании болезни. Что болезни еще бесполезней И бессмысленнее страданья? «До свиданья, ночь! До свиданья!» Как шальные, кричат петухи. В этот час таинственно-ранний, В час ненужных воспоминаний Заклинаю страданье — исчезни! И чтоб мне простились грехи, Превращая болезнь в стихи.

3. «Вам надо уехать в Египет…»

– Вам надо уехать в Египет — Вам вреден Париж весной, Вам это совсем не по силам. Ах, доктор, старик смешной! За окнами дождик сыплет С упрямою косизной. Как скучно лежать одной… … А ласточки в теплом Египте В шуршанье стотысячекрылом, С мечтою на каждом крыле На север готовы лететь, И Нил плодотворным илом Разлился на целую треть. – О, любите меня, любите, Удержите меня на земле, О, любите меня, любите, Помешайте мне умереть!

4. «Вот палач отрубил мне голову…»

Вот палач отрубил мне голову, И она лежит на земле. И ни золотом, и ни оловом… Кончен спор о добре и зле. И теперь уже, плачь не плачь, Не пришьет головы палач. Посмотри, какая красивая, Косы черные, как смоль, А была гордячка спесивая, Презирала бедность и боль. Только как же… Позволь, позволь. Если это моя голова, Как могла я остаться жива! И откуда черные косы И глаза лукаво-раскосые? И какая же я гордячка? Вьются вихри. Несется конница, Пол вздымает морская качка, В лоб стучится, в сознанье ломится Балаболка — ведьма — бессонница — Надоела! Которую ночь… Убирайся отсюда прочь! Убирайся. Все это бред — Уголек, залетевший из ада, Лепесток из райского сада, Никакой головы здесь нет. Никакой головы. Ничего. Беспощадно метет метелка, Полнолунным светом звеня, Выметая в пространство меня. Дверь распахнута в праздничный зал, Сколько там позолоты и шелка, И гостей, и цветов, и зеркал! В зеркалах отражается елка Оттого что всегда Рождество — Вечный праздник на Божьем свете. В хороводе кружатся дети. Кто же я? Одна из детей? Снова детство. Как скучно… А если Я одна из старушек гостей, Прапрабабушка в шелковом кресле… — Замолчи, замолчи, балаболка. Замолчи, не трещи без умолка! Ты же видишь прекрасно: я — елка. Я вот эта елка зеленая, Блеском свечек своих ослепленная. Как волшебно… Как больно… Огонь.

5. «Подушка, тетрадь, чернила…»

Подушка, тетрадь, чернила, Жасмин и солнце в окне. Ленора, Сольвейг, Людмила, Русалка на лунном дне. … О том, как я жизнь любила, Как весело было мне. О том, что моя тоска Тяжелее морского песка…

6. «Я все понимаю и слышу…»

Я все понимаю и слышу Не хуже, чем кто другой: Вот падает снег на крышу, Бубенчик поет под дугой — И мчатся узкие санки Вдоль царственно белой Невы. … Потом я жила на Званке В гнезде у вдовой совы. О том, что было когда-то, Мне лучше не помнить совсем — Глазастых собак и солдата И дочек. Их было семь. Ах, дочки мои — цветочки В сияющем райском саду (…А вдруг они тоже в аду?..) Довольно! Дошла я до точки В беспамятстве и бреду И дальше, нет — не пойду. Пожалуйста, сердце, не охай И воздуха не проси — Пойми, что не так ведь и плохо С тобой нам в Монморанси.

7. «В окнах светится свет аптеки…»

В окнах светится свет аптеки, Цвет зеленый — надежды цвет, Мой пушистый зеленый плед. Закрываю, как ставни, веки. Может быть это счастье навеки, А совсем не жар и не бред. Разбиваются чайки о снасти, Разбиваются лодки о льды, Разбиваются души о счастье. Расцветают крестами сады, Далеко до зеленой звезды… Как мне душно. Дайте воды…

8. «Над зеленой высокой осокой скамья…»

Над зеленой высокой осокой скамья, Как в усадьбе, как в детстве с колоннами дом. Возвращается ветер на круги своя, В суету суеты, осторожно, с трудом. Возвращается ветер кругами назад На пустыню библейских акрид и цикад, На гору Арарат, где шумит виноград Иудейски картаво. На Тигр и Евфрат. Возвращается ветер, пространством звеня, На крещенский парад, на родной Петроград, Возвращается вихрем, кругами огня… — Ветер, ветер, куда ты уносишь меня?

9. «Началось. И теперь опять…»

Началось. И теперь опять Дважды два не четыре, а пять. По ковру прокатился страх И с размаха о стенку — трах. Так, что искры посыпались вдруг Из моих протянутых рук. Все вокруг двоится, троится, В зеркалах отражаются лица, И не знаю я сколько их, Этих собственных лиц моих. На сосну уселась лисица, Под сосной ворона стоит. Со щитом. На щите. Нет, щит На вратах Цареграда прибит. Как в лесу сиротливо и сиро, До чего можжевельник сердит! Бог послал мне кусочек сыра, Нет, совсем не мне, а вороне, Злой вороне в железной короне, Значит ей, а не мне повезло. Но лишившись царского трона, Трижды каркнула злая ворона Пролетающей тройке назло. Кучер гикнул. Взметнулись кони. Берегись! Сторонись, посторонний! Сном и снегом глаза занесло. Соловьиная трель телефона Вдруг защелкала звонко: — Алло… — Сразу все в порядок пришло. Из прозрачно-зеркального лона Нереальность скользнула на дно, Там где рифмы коралловый риф, Там где ритмов отлив и прилив, Там где ей и лежать суждено. Легкий месяц сияет в эфире, Уводя облаками на юг. Лампа светит уютней и шире, Образуя спасательный круг. И теперь, как повсюду в мире, В эмигрантской полуквартире Дважды два не пять, а четыре. Значит кончено. Спать пора. Спите, спите — без снов — до утра.

«Дождь шумит по грифельной крыше…»

Дождь шумит по грифельной крыше, Еле слышно скребутся мыши Там внизу этажом пониже — Очень много мышей в Париже… Снова полночь. Снова бессонница, Снова смотрит в мое окно (За которым дождь и темно) Ледяная поту сторонница. Как мне грустно… Как весело мне! Я левкоем цвету на окне, Я стекаю дождем по стеклу, Колыхаюсь тенью в углу, Легким дымом моей папиросы Отвечаю на ваши вопросы — Те, что вы задаете во сне. О вчерашнем и завтрашнем дне. 1950

«В этом мире, слезами воспетом…»

В этом мире, слезами воспетом, С каждым зверем и каждым предметом Ощущаю я братство-сестричество, Неразрывное с миром родство. Но не знаю сама отчего, Хоть и странно сознаться мне в этом, Мне роднее всего электричество. Я одна по аллее иду В черном, пышном приморском саду. Искрометно, как смех истерический, Рассыпается свет электрический, Лиловея, как роза на льду. Нет, пожалуй еще лиловей, Как над розой поет соловей Исступленно, в небесном аду.

«Средь меланхолических ветвей…»

Средь меланхолических ветвей Серебристо плещущей ольхи Вдохновенно, в совершенстве диком Трелями исходит соловей Над шафранною китайской розой. Восхищаясь собственною позой, Тень играет дискобольным бликом, И роса на бархатные мхи Капает жемчужинами слез. Розы, розы… Слишком много роз, Слишком много красоты-печали. Было слово (было ли?) вначале, Слово без словесной шелухи. Светляками, крыльями стрекоз Над кустами розовых азалий За вопросом кружится вопрос Ядовитее, чем купорос: Можно ли еще писать стихи. Можно ли еще писать стихи Всерьез?..