Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

На озере

I. «Проснулось озеро, воздушны очертанья…»

Проснулось озеро, воздушны очертанья холмов. Уж ночи нет, и всюду свет проник. Уж воздух дышит им, и свод небес велик, как замысел Творца в предвечный день созданья. И так прекрасен мир, весь — нежность и сиянье, весь — трепет юности. Как будто в этот миг, не ведая ни зла, ни счастья, ни страданья, из тьмы неведомой впервые он возник! Светает. Но во мгле еще неуловимы границы берегов; их склоны еле зримы. Сквозными кажутся вершины гор вдали. И струи озера блестят как хрустали… И тают, чуть дрожа, как розовые дымы в прозрачностях небес прозрачности земли.

II.

«Терраса. Полдень. Блеск и зной. Безбурна…»

Терраса. Полдень. Блеск и зной. Безбурна лазурь небес, и огненно-лазурна в ее лучах немая зыбь воды… Над лестницей — белеющая урна. Ковры из роз, гвоздик и резеды; и кипарисов темные ряды, и между ними — статуя Сатурна, как призрак белый… И сады, сады… На мраморе в узоры кружевные сплелися тени, бархатно-сквозные и синие как дымчатый сапфир. Земля горит. Струится нега лета. Лучи слепят. Пылая, внемлет мир в пожарах дня звенящий трепет света.

III. «Поет вечерний звон. Смеркается. Закатом…»

Поет вечерний звон. Смеркается. Закатом охвачен небосклон. Нагорные луга в багряном золоте. Туманны берега, и сумрак напоен теплом и ароматом. Все тише, все темней. Лишь песня рыбака порой доносится; и в воздухе, объятом умолкшим звоном, звон, звеня издалека, со звоном шепчется, как брат с усталым братом. Все тише, все темней. И мнится навсегда, как очертанья снов, бесследно обманувших, уходят в зыбкий мрак на берегах уснувших окружные холмы, сады и города. Все тише… Только звон. И в этом звоне снятся века забытые. Мгновенья длятся, длятся…

Сфинкс («В часы полночных дум не раз мне тихо снилась…»)

В часы полночных дум не раз мне тихо снилась страна седых жрецов, пустынная для нас. К тебе, безмолвный Сфинкс, к тебе я шел не раз, и праху твоему во сне душа молилась. Какой волшебный рок тебя от тленья спас? Чья мудрость вещая в твой образ воплотилась? Чья царственная мысль навек обожествилась во взоре каменном твоих незрячих глаз? Как призрак древних солнц, хранимых небесами, один остался ты над мертвыми песками… У ног твоих журчит земных времен река. Ты смотришь на нее, исполненный гордыни; и отражаются, как марева пустыни, в пучинах прошлого грядущие века.

Время («Все тленно, что живет, все минет без следа…»)

Все тленно, что живет, все минет без следа — так мыслят мудрецы и плачут одиноко. Напрасный, ложный бред! Что близко? Что далеко? Сегодня иль вчера? Иль давние года? Что время? Призрак, сон, возможность иногда измерить памятью непостижимость рока. Бытье вневременно. У жизни нет истока. Бесследное для нас живет всегда, всегда. Мгновенье вечное над безднами почило. И все, что было, есть, и все, что будет, было. Для чаяний земли грядущее не цель. О, тайна тайн моих! В плену возникновений ты, гордый разум мой, — могила-колыбель в недвижной вечности струящихся мгновений.

ПРИЗНАНИЯ

«Слышу я голос ласкающий…»

Слышу я голос ласкающий, в сумраке мне навевающий тихие сказки любви. Помню я проводы дальние, речи и взоры прощальные, тихие взоры твои. Сердце мое одинокое в сумраке чует далекое, тихое счастье свое — шепчет названье любимое, имя навеки хранимое, тихое имя твое.

«В кругу друзей я не боюсь…»

В кругу друзей я не боюсь беседы оживленной, и гордо я не сторонюсь толпы непосвященной. Ведь нет на свете никого, кто сердцем разгадает безмолвье сердца моего. Никто его не знает. Любовь пою я тишине, но в песнях
нет любимой.
Любовь останется во мне мечтою нелюдимой. Пусть этот мир, как рай земной, к блаженству призывает. Мой тихий рай всегда со мной.
Никто его не знает. И я гляжу на небо, вдаль, без трепетных молений. Пустынно в нем. Но мне не жаль утраченных видений. Пусть этот мир, как Божий храм, о небе вопрошает. Мой бог во мне. Далеко, там… никто его не знает.

«Темноокая! Мерила…»

Темноокая! мерила нет любви неизмеримой. У души непостижимой, если раз она любила, под таинственным покровом — всех безумий переливы. Человеческим ли словом передать ее порывы? Что порок и что святое? Где потёмки и сиянья? Где сомненья? где мечтанья? Где кончается земное? Мрак ли нужен для зарницы, или грозам блеск лазури? И к чему искать границы там, где царство грёз и бури, и молитвы, и объятья, — где встречаются, как братья рай блаженств и ад кромешный, и любовь поет, чаруя, красотою ласки грешной, нежной болью поцелуя! В этой песне духов буйных голоса неукротимы, и на арфах сонноструйных славословят серафимы.

«Что же, пускай разлюбила она…»

Что же, пускай разлюбила она. Чашу любви не изведав до дна, я говорю: все забудется вскоре — горе любви, вдохновенное горе. Ночь наступила. Ее тишина грустью былых упований полна. Звезды колеблются в темном просторе. Горе любви, безответное горе… На море — буря. Седая волна бьется о берег дика и шумна. Стонет, грозит возмущенное море. Горе любви, неутешное горе.

«В тени акаций и черешен…»

В тени акаций и черешен люблю я в жаркий, летний день мечтать без дела… Зной и лень — друзья; и ими я утешен от всех печалей и трудов — среди полей, среди лугов, в тени акаций и черешен. Лежишь бывало… Солнца блеск горит в листве. Веселый треск сверчков, пчелиное жужжанье, незримых крыльев трепетанье в ушах без умолку звенят. Мгновенья — тихи. Думы спят. И мир таинственно-безгрешен. И льется пряный аромат… в тени акаций и черешен. Сквозь сеть колеблемых ветвей, зеленых листьев и стеблей, видны, скользящие рядами, высоко где-то, облака, большие, белые, слегка осеребренные лучами. Меж ними светится местами — невозмутима, глубока — лазурь небес… И так часами глядишь любуясь. Степь, простор. Дорога вьется. Дальний бор лиловой дымкою завешан. А там белеет барский дом, и дремлют хаты над прудом, в тени акаций и черешен. Глядишь… Горячий трепет дня ко сну лениво веки клонит. Струится нега бытия, и в ней, как нежная струя, душа устало, тихо тонет. На мир взирая с высоты, как солнца луч она пылает, как облако на небе, тает, благоухает, как цветы… И с ней в одно созвучье смешан июльский день — в одну мечту, в одну живую красоту… В тени акаций и черешен!

«Дитя, не спрашивай с тоскою…»

Дитя, не спрашивай с тоскою, зачем я плачу, отчего не в силах я перед тобою сказать признанья моего. Что слово? — Мертвое мгновенье, немых предчувствий смутный след, усталый отблеск, отраженье… В словах ни лжи, ни правды нет. В словах — лишь тени и мерцанья невыразимых, тайных снов. Дитя, у счастья нет признанья, и для молитв не надо слов. Душа в часы блаженной муки таит сокровища свои, и в ней сливаются все звуки в одно молчание любви. И сердце, слов не зная вечных, не выдает ее чудес. Есть глубина у дум сердечных, безмолвная как свод небес.
Поделиться с друзьями: