Сочинения в 2 т. Том 2

Шаповалов спал на коммингсе трюма. Его разбудил этот несмолкающий салют. Он открыл глаза: наконец-то они пришли!.. Лишь один раз взглянул он на причал и отвернулся.

Люди кричали что-то наперебой, десятки рук тянулись, чтобы принять швартовый конец. Шаповалов тоже поднял руку и засмеялся, но что-то стиснуло горло, и берег потемнел, — он вспомнил о капитане и о Василькове. Он стал смотреть на город, на дальний зеленый склон, куда все эти долгие, несчитанные часы как будто непрерывно шел он, во сне стремился, но так и не мог дойти.

Сходни были спущены, и судно огласилось топотом ног, веселыми голосами. Игнат поспешно встал… Он оглядел свою одежду и почти испугался: как же пойдет он через весь город в этом тряпье? А руки, а лицо! Нужно помыться, хотя бы немного привести себя в порядок… В кочегарской душевой, куда он пробрался в обход многочисленных, шумных гостей, было сухо и жарко. Донки давно не работали. Напрасно откручивал он краны. В душевой не было воды.

Капитана уже перенесли на берег, в портовой лазарет; часть команды получила от Вежелева разрешение отлучиться в город, а Шаповалов не знал, что ему делать, куда идти?

Вежелев и усатый механик сами разыскали его на баке, силой потащили в каюту, налили чарку, сунули под руку Игнату мыло и полотенце. Механик раскрыл свой рундук и предлагал все, что имел: плащ, рубаху-косоворотку, войлочные, комнатные башмаки, даже купленную где-то тропиках шляпу, плетенную из рисовой соломы, но Шаповалов, конечно, отказался. Обычно оживленный, штурман мрачнел и вздыхал;

— Сгорел мой багаж… Главное — брезентовая роба сгорела. Я бы приодел тебя, франтом сделал бы!..

Добродушный штурман забывал, что в его сгоревшей брезентовой робе могли бы поместиться трое таких, как Игнат.

Сколько пробыл Шаповалов на корабле после швартовки — час или два? Вообще, он не успел еще разобраться, сколько минуло времени с той минуты, когда катер покинул порт. В трюме не было ни ночи, ни дня — только факелы то горели, то гасли.

С берега прибыл посыльный, молодой, веселый паренек в лихо сдвинутой набекрень капитанке. Он взглянул на Вежелева, на механика, на Игната, прыснул от смеха и покраснел.

— Что? Некрасивые? — обиженно спросил штурман. — С нами, понимаешь, не было маникюрши.

— Мне Шаповалова, — сказал посыльный. — Капитан порта просит к нему…

— Дайте хоть помыться человеку, — вмешался механик.

— Нет, — твердо сказал посыльный. — Там неотложное дело. Капитан просил сейчас же.

Игнат не прощался с новыми своими друзьями, он был уверен, что еще вернется на корабль.

В портовом лазарете, расположенном здесь же, неподалеку от причалов, в приемной комнате, светлой и чистой, особенно неловко почувствовал себя Игнат. Дежурная сестра, строгая старушка, удивленно развела руками, вздохнула и подала ему халат.

Шаповалов вошел в палату и остановился у двери. Капитан лежал на высокой постели, перед распахнутым на теневую сторону окном. Подоконник сплошь был уставлен цветами; за их пушистыми белыми головками, похожими на комья снега, за темной и влажной листвой, как будто у самого окошка сверкающей синей стеной вставало море.

Неуловимо изменилось лицо капитана. Не было оно бледным или измученным, утомленным; просто спокойнее стало оно и светлей. Он смотрел на Игната словно в ожидании. На одеяле, под смуглой рукой его, лежал знакомый пакет.

— Я ждал вас, Шаповалов, — проговорил капитан, не отводя от лица Игната прямого, спокойного, задумчивого взгляда. — Проходите… У нас такие строгие врачи. Но они разрешили эту встречу.

Игнат подошел ближе и положил руки на белую спинку кровати, но тотчас поспешно отдернул их, ища карманы; вспомнил, что на нем чистый халат, смутился, покраснел. Впрочем, капитан не заметил ни его смущения, ни растерянности.

— Скажите, вам известно содержание письма? — спросил капитан.

Вопрос был неожиданным для Игната и показался ему очень странным.

— Нет… Конечно, нет.

Волков помолчал.

— Я понимаю. Вы искали меня. Первым долгом вы хотели выполнить поручение. — Он улыбнулся. Улыбка показалась Игнату грустной. — Далеко оно завело вас, это письмо.

Снова они помолчали. В белой палате стояла прозрачная, в слабых, блуждающих запахах цветов тишина. Капитан заговорил несколько тише. Он был заметно утомлен:

— Вы не жалеете об отпуске… который потерян?

Игнат задумался. Он волновался. Он не ждал от Волкова столько внимания и доброты.

— Нет… Не жалею. Мне все время казалось: это мой корабль. Я как будто бы когда-то плавал на нем.

— Когда вы будете в порту в следующий раз, — сказал Волков, — вспомните мой адрес… Я вам советовал его забыть. Но теперь я прошу вас помнить этот адрес. Как друг…

Он посмотрел в окно.

— Ну, вот… А сейчас мы должны проститься. На время. Может на месяц… Может — на год. Служба — прежде всего. Сегодня двенадцатое число.

— Да, двенадцатое, — тихо повторил Игнат. Он не сразу понял смысл этого слова. — Двенадцатое?.. Разве двенадцатое?..

Он заметил: взгляд капитана стал внимательнее, холодней. Шаповалов стоял, облокотясь о спинку кровати, широко открыв рот, вытянув шею, — очень потешный в эту минуту. Голос капитана прозвучал откуда-то издалека:

— Вы разве не знали? Двенадцатое… И есть радиограмма. Крейсер уже на подходе.

Игнат смотрел на отпечатки своих пальцев, оставшиеся на спинке кровати.

— Прощайте, — сказал он. — Я ухожу на крейсер.

И впервые Волков назвал его по имени:

— До свидания, Игнат…

Он пожал черную, покрытую ссадинами руку Игната и улыбнулся.

А через три-четыре минуты девушка вбежала в палату. Как они не встретились на лестнице? Возможно, она и видела его издали, но не узнала, так как думала об отце. Минута времени, оказывается, многое решает… Девушка вбежала в комнату и бросилась к отцу.

Он бережно погладил ее голову и подал письмо. Она ни о чем не спрашивала, не плакала, не ломала пальцы. В этом она была похожа на отца; проявлений душевной слабости Волков не выносил.