Сочинения в 2 т. Том 2

Удивленная, она развернула смятую четвертушку бумаги. Руки ее дрожали. Быть может, ей только почудилась спокойная улыбка в глазах отца. Письмо было дружески кратким и сопровождалось сердечным боевым приветом. Командир крейсера Чаусов писал:

«Между прочим, вы спрашивали, Сергей Петрович, о матросе Шаповалове. Охотно вам отвечаю: настоящий это воин и моряк. Вчера он представлен к третьей боевой награде. Я разрешил ему четырехдневный отпуск; слышал, что в Туапсе он очень хотел бы побывать».

Нина не дочитала письма.

— Что ты хочешь сказать этим, папа?

Волков спокойно смотрел на дочь.

— Я выполнил твою просьбу. Я написал Чаусову… Помнишь, ты все повторяла: «Вот убедишься… убедишься…» А это и есть ответ.

Нина хорошо знала характер отца. Глаза ее засмеялись. Она сказала радостно:

— Крейсер только что появился на рейде!..

— Мне сообщили, — ответил Волков. — Он пришел десять минут назад. Эти четыре дня, о которых пишет Чаусов, — уже прошли. Шаповалов был со мной… Там. Он добрался туда, чтобы вручить мне этот пакет. Он не знал содержания письма и выполнил поручение командира. Чаусов думал, что отнимет у Шаповалова лишь несколько минут… Теперь ты понимаешь? Ну, и еще одна подробность: он вынес меня… когда это случилось… как ребенка, держал на руках. А теперь он отбыл на крейсер… Но вот о чем я думаю: кто у него есть из родных здесь, в Туапсе? Я знаком со всеми местными моряками. Фамилии Шаповаловых я не слышал.

Нина смотрела в окно. Шлюпка стремительно шла от причала к близкому, серому кораблю.

— Я знаю, — сказала Нина. — Здесь у него есть родные…

Она видела, как уверенно, неторопливо человек поднимался по трапу, словно вырастая с каждым шагом, словно становясь выше, и когда он поднялся над уровнем борта — солнце коснулось его головы.

МОРЯК С «ДИАНЫ»

Командир английского фрегата «Фисгард» лорд Маркерр в то утро не скрывал своих чувств… Обычно холодный, необщительный, равнодушный ко всем и всему на свете, он словно переродился в течение ночи: пожимал офицерам руки и даже снизошел до того, что потрепал по плечу раненого матроса…

Раненых на фрегате было очень много; каждый четвертый из состава экипажа был убит; однако в ночном абордажном бою греческий пиратский корабль был захвачен и теперь покорно следовал на буксире «Фисгарда», и лорд Маркерр знал, что обязательно будет отмечен высокой наградой.

Особенно удивил своей отчаянной отвагой лорда Маркерра молодой русский моряк Василий Головнин, присланный недавно на фрегат для прохождения военно-морской подготовки. Едва корабли сблизились и тяжелые, острые крючья, выброшенные с фрегата, зацепились за борт вражеского судна, Головнин первый бросился на палубу пирата. В свете низкой луны командир «Фисгарда» видел, как над головой смельчака сверкнула метнулась и брызнула искрами сталь.

Странно и, больше того, невероятно, что русский офицер остался невредимым. Сквозь яростную толпу оборонявшихся он проскользнул стремительным нырком, успев оставить за собой два трупа…

А потом его видели на шканцах, на корме, на мостике пиратского корабля, и везде он был в средоточии схватки. Многие из англичан, что дрались рядом с ним, не возвратились, а этот смелый человек не получил даже царапины, хотя его китель был рассечен и проколот во многих местах и рукава кителя от самых локтей украсила рваная бахрома…

После боя, уже на заре, моряки «Фисгарда» выстроились на палубе своего фрегата. Лорд Маркерр желал проверить боевой дух экипажа. Он медленно прошел вдоль поредевшего строя, пристально всматриваясь в хмурые, утомленные, равнодушные лица. Нет, он не испытал удовлетворения. Он понимал, как много пережили эти люди за истекшую ночь. Тем не менее он хотел бы видеть их радостными. Каковы бы ни были потери, он не мог допустить на своем корабле уныния и печали. И снова, как в первые минуты боя, его внимание привлек облик русского офицера. Было что-то лихое, беспечное в сдержанной улыбке моряка, в спокойном взгляде, в том, как, оглянувшись на плененное пиратское судно, Головнин небрежно передернул плечами. Лорд Маркерр приметил и бахрому рукавов, и разорванный ворот кителя, и опаленный бакенбард, и, главное, эту беспечную улыбку. Возможно, в ту минуту ревнивое чувство шевельнулось в груди англичанина: почему же все остальные на этой палубе были сумрачны?

Впрочем, лорд Маркерр тотчас же подумал, что состояние молодого офицера легко объяснимо: люди, впервые побывавшие в серьезном деле, сумевшие отличиться и по счастливой случайности уцелеть, сначала обычно не умеют скрывать душевных переживаний. Головнин, очевидно, был из таких новичков, но тем не менее его пример следовало поощрить перед строем.

— Я отмечаю ваше отличное поведение в бою, — молвил лорд Маркерр с улыбкой, подавая Головнину руку. — Вы вели себя в высшей степени похвально… Если это первый боевой экзамен, я готов поставить вам сразу десять пятерок.

— Благодарю, сэр, — сдержанно, негромко ответил Головнин. — Однако это далеко не первый экзамен.

В этом ответе, к которому, впрочем, нельзя было придраться, лорд Маркерр все же ощутил укол: он, командир фрегата, должен был поинтересоваться прежними аттестациями присланного к нему офицера, но, занятый разными неотложными делами и срочным выходом в море, он только запомнил имя и фамилию русского и первое приятное впечатление, которое произвел на него этот интеллигентный офицер.

— Я знаю, — солгал лорд Маркерр, по-прежнему приятно улыбаясь, — что вы в морских баталиях не новичок! Но абордажный бой, да еще ночью… все же такое в первый раз?

— Так точно, сэр! — воскликнул Головнин, еще больше повеселев.

Он понял англичанина. Было смешно, что этот дородный вельможа изображал из себя «специалиста» по абордажу.

— Благодарю за экзамен, сэр…

В тот день матросы «Фисгарда» хоронили своих товарищей. Потребовалось много старых рваных парусов, в обрывки которых зашивали трупы. Корабельный лекарь метался среди раненых, покрикивая на своего помощника, не успевавшего наводить лезвия операционных ножей.

В кают-компании офицеры стоя пили за здравие лорда Маркерра, за то, что отныне с его именем в истории британского флота будет связан этот достославный эпизод.

— Некоторых, я это приметил, смутили наши потери? — неожиданно спросил командир.

— Когда речь идет о славе короны, — воскликнул один из офицеров, — стоит ли считаться с какими-то тремя-четырьмя десятками матросских жизней?!

Эти слова были встречены возгласами одобрения. Но Головнин заметил негромко:

— Да, с этим следует, считаться…

Лорд Маркерр расслышал; на его дряблом лице отразилось удивление.

— Вы говорите: следует считаться? Но вы, офицер, не щадили же ради этой победы собственной жизни? Чему же вы больше радуетесь: победе или тому, что сохранили… жизнь?

В наступившей тишине Головнин произнес отчетливо и спокойно:

— Победе и — жизни.

— Объяснитесь. Разве для русского офицера, к тому же такого отважного, победа не дороже жизни?..

Несерьезным, мальчишеским показался Головнину этот вопрос.

— Конечно, дороже, — сказал он. — Я радуюсь этой победе потому, что мы — ваши союзники в борьбе против Наполеона… И одновременно я счастлив, что остался невредимым. Моя жизнь еще будет нужна отечеству.

— Мне очень приятно, — проговорил лорд Маркерр, поднимая в честь Головнина бокал, — что под моим начальством служит такой отличный моряк, друг Англии и патриот родины. Запомните это слово, наш верный товарищ по оружию, Англия не забывает, никогда не забывает своих друзей. Где бы вы ни были и что бы ни случилось впереди — Англия будет помнить вашу службу…