«Сокол-1»

И этот «трехжильный» после зоны еле держался на ногах, упал на землю, широко раскинув руки, и глядя в небо, откуда только что вернулся, произнес:

— Наш командир — не лев, не сокол, он — чистый дьявол!

Нам с Борисовым стало немного не по себе. Мы никогда даже в мыслях не видели себя в одном ряду с Амет-ханом, но если его так «ухайдокал» Шестаков, то что же будет с нами?

Внезапно поступил приказ: срочно сняться всем полком; перелететь на новое место. За ужином Лев Львович сказал:

— Маршрут узнаете утром. Полк поведу я. Сегодня всем пораньше лечь спать, подъем будет ранним.

— Разрешите вопрос? — поднялся из-за стола Алелюхин.

— Пожалуйста.

— Нельзя ли узнать, куда и зачем летим?

— Много будешь знать — плохо будешь спать, — ответил Шестаков.

Стало ясно: затевается что-то серьезное.

Перед отбоем к летчикам зашел Верховец. Надеялись от него услышать что-либо конкретное. Но он раздал нам свежие газеты и сказал:

— Готовьтесь, ребята, предстоит настоящая работа. И с тем ушел.

Мы развернули газеты — там все о Сталинграде. «Мир восхищается защитниками волжской твердыни!», «Пример несокрушимости», «Враг не ступит за Волгу» — пестрели крупные заголовки. А вот поздравления из-за рубежа в связи с приближающейся 25-й годовщиной Великого Октября. И в каждом — высокая оценка отважной борьбы героев-сталинградцев.

— Неспроста дал нам комиссар эти газеты, — прокомментировал Женя Дранищев. — Видимо, двинемся поближе к Волге.

— Во-первых, уже не комиссар, а замполит, — вступил в разговор Серогодский, — а во-вторых, поближе к Волге не значит поближе к фронту. Можно ведь и в Астрахань попасть, прикрывать там нефтеналивные баржи.

Действительно, с 9 октября 1942 года институт военных комиссаров был отменен, введены заместители командиров по политической части. Так на практике осуществлялся принцип единоначалия в Советских Вооруженных Силах.

Что касается Астрахани, то нам приходилось встречать летчиков, которые охраняли следовавшие по Волге из самого южного ее порта транспорты с горючим…

Но все-таки, куда мы летим?

Ранним утром начальник штаба показал нам на карте им же нанесенную точку в голой степи. Протянул к ней линию от нашего аэродрома.

— Лету — двадцать минут, — сказал он. — Всем полком следовать за командиром.

Слово взял Шестаков:

— Я сяду первым, осмотрю площадку, выложу посадочное «Т», возле него поставлю свой самолет. По нему и знаку ориентируйтесь при посадке. Как приземлитесь — сразу рулите вправо, там каждого встретит техник.

Все так и произошло.

Только одно озадачивало нас: самолеты приземлялись, сруливали вправо и тут же как сквозь землю проваливались. Мы практически видели одну лишь командирскую машину. Но когда сел последний истребитель — и она исчезла. На ровной, как блюдце, степи, по-прежнему стояли лишь рыжие копны пересохшего сена. Под этими копнами были укрыты и самолеты, и люди.

БИТВА НА ВОЛГЕ

Шестаков облетел наш степной аэродром, убедился, что обнаружить ничего невозможно, и после этого жизнь на этом заброшенном куске выгоревшей земли словно вымерла. Днем никто не имел права показаться из-под копен. Все дела решались теперь только ночью и то с соблюдением строжайшей светомаскировки.

Так тянулось дней шесть. Все уже истомились, устали от напряженного ожидания чего-то неизвестного, от изнуряющей до одурения бездеятельности.

Над нами иногда проходили немецкие разведчики. Горячий Амет-хан так и рвался из-под копны.

— Не могу больше так сидеть, дайте сбить хоть одного шайтана!

О том, что у людей настроение падает, узнали Шестаков и Верховец. Однажды собрали людей, пообещали:

— Осталось ждать совсем мало. Наш час вот-вот грянет, — сказал Шестаков, загадочно улыбаясь, — и всем стало легче, ожидание не казалось теперь таким невыносимым.

О том, почему мы в октябре 42-го страдали и мучились в степи под копнами, узнаем только через тридцать лет из уже упоминавшейся нами книги А. М. Василевского «Дело всей жизни».

«Примечательная черта контрнаступления под Сталинградом — скрытность его подготовки, — говорится в ней. — Специальная директива Генерального штаба определила мероприятия, которые исключали бы просачивание сведений о масштабе контрнаступления, времени проведения, направлении главных ударов, способах действий. В частности, переписка и телефонные разговоры, связанные с предстоящим контрнаступлением, были категорически запрещены; распоряжения отдавались в устной форме и только непосредственным исполнителям; сосредоточение войск из резерва Ставки Верховного Главнокомандования и перегруппировка войск внутри фронтов производилась только ночью. Все это основательно спутало карты немецкого командования».

Таким образом, и наш 9-й гвардейский Краснознаменный Одесский полк, переученный и перевооруженный, тоже принимал участие в этой колоссальной по своим масштабам игре по спутыванию карт гитлеровских штабов. И не только наш полк. На подступах к Сталинграду была сосредоточена и тщательно укрыта от вражеского глаза, как танки на озере Цаца, масса авиации.

Страна накапливала силы для сокрушительного удара по врагу.

Днем этого удара стало 19 ноября. На следующий день нас подняли на ноги затемно.

— Что, началось? — спрашивали мы друг у друга.

Но ответа никто не мог дать, пока не состоялся митинг.

— Товарищи! Пришел час расплаты с ненавистным врагом, — звонким, сильным голосом обратился к нам Шестаков. — Мы долго отступали, мы, скрипя зубами, оставляли врагу наши села и города. Но теперь этому конец! Слушайте приказ!

Торжественно, четко Лев Львович зачитал приказ командующего Сталинградским фронтом генерал-полковника А. И. Еременко. Из него явствовало, что сегодня, 20 ноября, войска Сталинградского фронта перешли в решительное контрнаступление.