«Сокол-1»

Под конец разговора Шестаков приказал:

— Пять полетов по кругу для отработки расчета на посадку!

И пришлось мне на глазах у всего полка, краснея от стыда, пять раз «притирать» самолет точно у «Т». Зато уж я на всю жизнь запомнил: с приходом на аэродром опасности не кончаются, смотри в оба, не промазывай на посадке. И не один я запомнил это, но и все, кто наблюдал за моими «школярскими» полетами. Что ж, авиация — дело серьезное…

Приближался 1943 год. Мы все еще в насквозь промерзших Зетах. Когда ранним утром идем на стоянку — снег звонко, как битое стекло, похрустывает под ногами, а наше дыхание кристаллами льда оседает на воротниках комбинезонов.

Как-то, позавтракав, спешили к самолетам. Из-за горизонта показался ярко-красный диск восходящего солнца. Щуримся под его пронзительно колючими лучами, беспокоимся, сумели ли техники в такую холодину как следует подготовить истребители. Вообще в ту суровую зиму мы не могли пожаловаться на авиаспециалистов — не было ни единого срыва вылета по их вине. Это не один раз отмечали и Шестаков, и Верховец. Мы знали, какой ценой достается успех нашим наземным помощникам. Однажды я чуть раньше положенного времени пришел к своей машине и увидел, как мой верный техник Моисеев по пояс влез в моторный отсек и голой правой рукой, сплошь покрытой ледяным панцирем, пытался что-то сделать в нижней части радиатора. Оказалось: залил охлаждающую жидкость, а она стала где-то протекать. Пришлось искать и устранять неисправность в труднодоступном месте. А мороз был такой силы, что даже охлаждающая жидкость не выдерживала: стекая по руке, превращалась в лед. С беспокойством думаю: «Как-то управился Моисеев сегодня?»

Идем, разговариваем, поглядываем на солнце, любуясь красочным восходом. Вдруг кто-то крикнул:

— Братцы, «мессеры»!

— Где?!

— Смотрите назад.

— Точно, они гады. К самолетам!

Помчались во весь дух, и уже на бегу я увидел, что винт моего истребителя вращается — Моисеев прогревает мотор. Ну и молодчина!

С ходу занимаю место в кабине, даю газ — мотор работает как часы. Взлетаю, устремляюсь навстречу «мессерам». За мной попытался взлететь старший лейтенант Сидоров, но сразу ему это не удалось: мотор был слабо прогрет, не потянул.

Я оказался один против трех. С ходу вступаю в бой. И уже через минуту первый подбитый враг идет к земле, на вынужденную. Но два других рвутся к нашему аэродрому. Я понимаю их замысел — проштурмовать стоянку, вывести из строя наши самолеты. Взглянул вниз — там мечутся летчики, техники, некоторые машины, очень медленно разбегаясь, пытаются стартовать. Надо во что бы то ни стало помешать фашистам. Настигаю одного, уже начавшего пикировать на аэродром, подхожу поближе сзади, открываю огонь. Вражеский летчик оказался опытным. Он чуть уклонился в сторону — и моя трасса прошла мимо. Но и его снаряды легли в сторонке от стоянки, посыпались на летную столовую, там «взорвался» кухонный котел.

«Ну, погоди! — скрипнул я зубами. — Не уйдешь!». Немец, выходя из пикирования, снова попытался увернуться от моих очередей, но я учел это, взял нужное упреждение и теперь не промахнулся. Вздыбившись, как от столкновения с невидимой преградой, «крестоносец» стал падать вниз. Я тут же устремился за третьим, последним истребителем. Но его уже преследовал старший лейтенант Сидоров. Фашист уходил в сторону солнца и, сраженный метким огнем, казалось, сгорел в его ярких лучах.

Небо над аэродромом снова чистое. Иду на посадку. На стоянке — толпа. Все обступили взятого в плен фашистского летчика. Это был высокий, рыжий, щеголевато одетый офицер.

Разговор получался с трудом: за переводчика был Даня Кацен, кое-как владевший немецким. Но все же нам удалось выяснить, что пленный имел на своем счету до сорока сбитых самолетов. Правда, большинство — над европейскими странами.

Из показаний пленного летчика стало известно, что на аэродроме Гумрак базируется полк Ю-87 под командованием «старого знакомого» Шестакова еще по испанским боям Курта Ренера, чудом унесшего ноги из-под Одессы.

Всем полком идем на Гумрак. Перед вылетом Шестаков подозвал меня.

— Лавриненков, вот и пригодилось ваше знание здешних мест. Поведете шестерку прикрытия ударной группы. Вам не нужно следить за ориентирами, лучше будете следить за «мессерами». В Гумраке, кроме полка Ю-87, есть Ю-52, «Дорнье-215», «Хейнкели-111». Наша задача — уничтожить как можно больше самолетов.

Гумрак — мой давний аэродром. Я знал его до мельчайших подробностей. Когда-то приветливо встречал меня из полета, подстилал под колеса моей машины мягкий ковер зеленого летного поля.

Но сейчас он ощетинился интенсивным огнем, сквозь который мы пробивались с большим трудом.

Ударная группа свое сделала: после нескольких заходов на земле запылали более десяти вражеских машин.

Мы не подпустили к своим товарищам ни одного «мессершмитта». Но и сбить в воздухе ни одного из них нам не удалось. Расстроенные этим, вернулись домой. Шестаков, заметив наше огорчение, ободрил:

— Свою задачу вы выполнили блестяще, полностью развязали нам руки. И за это — командирское спасибо!

Сталинградская битва закончилась сокрушительным разгромом фашистских полчищ. Ее эхо прокатилось по всему земному шару, вселив в сердца людей веру в неизбежный крах ненавистного всему миру гитлеровского фашизма.

Фронтовые дороги повели нас дальше — мы перелетели в Котельниково. И здесь случилось то, чего мы меньше всего ожидали.

Вот строки из боевого донесения:

«10 января 1943 года восьмерка Як-1 под командованием Шестакова вылетела на прикрытие своих войск. Выполняя задание, встретили «юнкерсов» и атаковали их всей группой. В погоне за противником участники вылета потеряли своего ведущего — подполковника Шестакова. Возвратившиеся домой летчики не могли объяснить, куда девался ведущий.

Между тем, Шестаков, оставшись один, вступил в схватку с тремя Ме-109, в которой его самолет был подожжен…»

В том полете были Ковачевич, Костырко, Дранищев и еще четыре летчика. По их рассказам, каждый из них был занят преследованием противника, и никто не видел, куда девался Шестаков.

Ничего подобного в полку никогда не случалось. Никто не хотел верить, что командир погиб, но его не было, и уже одного этого было достаточно, чтобы у нас опустились руки.

Впервые мы ужинали без Шестакова. Его место оставалось пустым. Верховец и Никитин не прикоснулись к пище, сидели мрачные.

Ночью почти никто не спал. Ждали: вот-вот появится командир. Но наступил рассвет — о нем ни слуху ни духу.

Неужели все? Нет, этого не может быть» Не таков Шестаков, чтобы не выжить, не вернуться в свою соколиную семью.

Впрочем, война есть война, и на ней бывает всякое… При мысли об этом невыносимая боль сдавливала наши сердца.

И вдруг — о, счастье! — телефонный звонок: Шестаков жив, легко ранен, отправлен в госпиталь.

А через какой-то час тихоходный По-2 доставил в полк и самого Льва Львовича.

Все в полку стало на свои места, летавшие с ним летчики готовы были принять любую кару, лишь бы был жив и здоров наш командир.