Сократ
Шрифт:
Сократ воздел руки:
– О, позволь поблагодарить тебя от имени этого небольшого собрания - я говорю небольшого, ибо вижу здесь всего несколько сот человек, мы же привыкли собираться и решать дела при участии шести тысяч; но все равно прими благосклонно и эту благодарность!
Гиппий промолчал.
Сократ подошел к нему и, прикасаясь пальцем к его чеканным пряжкам, браслетам, запонам, перстням, спросил:
– Это золото?
Золото? Слово это заставило вздрогнуть человека, который уже некоторое время бродил в толпе.
– Чистое золото!
– хвастливо ответил Гиппий.
–
– Эй-эй, какую роскошь я вижу?
– раздался в тишине громкий голос, и через толпу пробрался человек с бронзовой бляхой на груди. Он поспешно подошел к Гиппию, беззастенчиво разглядывая его шелка и золотые украшения. Гиппий брезгливо отшатнулся, а человек проворчал:
– Я астином, надзиратель, поставленный народом следить, чтоб не было излишней роскоши. Это у тебя золото, это тоже. Штраф будет велик, гражданин! Твое имя?
Но Сократ уже держал астинома за плечи:
– Не торопись, приятель!
– Хайре, Сократ. Ты защищаешь этого расфранченного щеголя?
– Это софист, Гиппий из Элиды. Он явился в Афины, чтобы побеседовать со мной. Он чужестранец и не знает наших установлений. Можешь спокойно обойти его своим усердием.
Астином еще раз смерил взглядом разодетого чужестранца и сказал:
– Если ты за него ручаешься, Сократ, я отказываюсь от штрафа. Хайре!
Он отошел, но остался в толпе любопытных.
– У тебя ценные знакомства, - сказал Сократу Гиппий.
– Прими мою благодарность за заступничество.
– Я сделал лишь то, что полагается по отношению к гостю. Но хочу сделать больше. Хочу я, милый Гиппий, дать тебе на дорожку подарок.
– Он лукаво усмехнулся.
– Что скажешь, если я поведаю тебе, сколь безгранично я свободен? Быть может, на своих путях ты будешь рассказывать о нашей встрече и смеяться над Сократом: мол, знаете, люди добрые, что он сказал мне на прощанье?
– Прошу, говори. Я готов принять твой дар, - сказал Гиппий в надежде понравиться тем, кому он хотел понравиться.
– "Подумайте только!
– заговорил Сократ как бы от лица Гиппия.
– Этот странный, дурно одетый, босой человек считает себя самым свободным из людей, потому что - ой, меня душит смех!
– потому что он-де не раб своих страстей и еще потому, что подчиняется законам, данным Афинам прославленными предками! И если закон хорош - а чудак убежден, что афинские законы хороши, - и если сам он, при его тонком чутье к добру, им подчиняется, то это, по его словам, еще увеличивает его свободу, ха-ха-ха!"
– Это не смешно, - несколько помрачнев, в задумчивости проговорил Гиппий.
– "А еще, дорогие друзья, - продолжал Сократ предполагаемую речь Гиппия, - этот чудак утверждает, будто самым свободным из людей его делает то, что нет у него почти никаких потребностей - кроме потребности в самом необходимом питании и одежде, ха-ха!"
– Позволь мне теперь, дорогой Сократ, поблагодарить тебя за подарок. Быть может, ты дал мне больше, чем думал. Потому что теперь мне ясно, отчего ты ходишь босой и так дурно одет. Необходимость ты возводишь в добродетель...
Через расступавшуюся толпу приближался к философам высокий молодой человек.
На черных кудрях его пылал венок из жгуче-алых роз. За его плечами развевался и волокся по земле алый шелковый плащ. Лицо его разрумянилось, глаза слегка затуманены: нетрудно было угадать, что идет он с пира.– Ты учишь даром, бедный Сократ, - говорил меж тем Гиппий, громко, чтоб вся толпа слышала, как он торжествует, и уже едва справляясь с гневом, вызванным его унижением.
– Не ценишь ты свою мудрость - как же можешь ты после этого хотеть, чтоб ее ценили твои ученики, твои слушатели? От нищих, которым ты желаешь уподобиться внешностью, не потекут к тебе ни оболы, ни драхмы. Нищий нищему не поможет. А состоятельные люди не дураки. Не станут они платить тебе за твое "знаю, что ничего не знаю"!
А высокий юноша шел легкой походкой, гибкий и сильный, как великолепный хищник. На ногах его были мягкие сандалии, ремешки которых, перекрещиваясь на голенях, доходили до колен. Молочно-белый хитон матового шелка, в богатых складках, был коротким, зато алый плащ - таким длинным, что тащился за ним по земле, как шлейф. Рядом с юношей бежал громадный пес, редкостное, драгоценное животное. Фигура юноши привлекла всеобщее внимание. Эвтидем восторженно вздохнул.
Молодой человек приблизился, как раз когда Гиппий позорил Сократа, и слышал все. Двинувшись к софистам, он бросил собаке:
– Дарион, стойку!
Великолепное то было зрелище: гигантское животное, мгновенно замершее с оскаленными клыками...
Его хозяин повернулся к Сократу:
– Спускать?
– Да сохранят тебя боги, Алкивиад! Мы просто немножко повздорили нельзя же за это отдавать Дариону наиболее нежного из нас двоих!
Тут вдруг и толпа, и сам Сократ разразились хохотом:
– Смотри-ка, спускать-то уже и не на кого!
В самом деле, Гиппий растворился в толпе, как капля воды в реке.
8
Алкивиад подошел к Сократу. Низко поклонившись ему, он обратился к учителю - и сладостен был звук его ритмической речи, тем более что согласную "с" он выговаривал с пришепетыванием, а слова были исполнены любви и восхищения:
– Мой дражайший Сократ! Даже когда на афинское небо выезжает в золотой колеснице сам Гелиос, его сияние кажется мне не столь ослепительным, как то, что озаряет меня, когда я вижу твое лицо!
Все улыбается юному красавцу, все внимает ему с удовольствием. Только двоюродный брат его, Критий, следит за Эвтидемом, который старается хоть коснуться плаща Алкивиада. Это ему удалось, и Эвтидем в блаженстве прикрыл глаза. Все кому не лень любят этого спесивого франта: Сократ, народ, даже мой Эвтидем, думает Критий. Меня же не любит никто...
Алкивиад бурно радуется:
– Наконец-то я увиделся с тобой, дорогой Сократ!
Сократ отозвался с иронией:
– В самом деле! И как это мы нынче встретились... Опять у тебя на голове венок из роз! Ты с пира идешь. Целый месяц бегаешь от меня, кутишь. Но что я вижу? Кто изуродовал твоего Дариона? Кто отрубил ему хвост?
– Мне и самому жалко. Хвост был ему удивительно к лицу.
– Лицемер!
– прошипел Критий.
– Люди говорят, ты же сам это и сделал!
– Не может быть, - сказал Сократ.