Сократ
Шрифт:
Она остановилась перевести дух, и Нактер воспользовался этим:
– Но на винограднике и в саду должен кто-то работать!
– Сократ и я.
– Козу доить, навоз убирать...
– Сократ и я.
Все наскоки родителей разбивались о волю Ксантиппы, как волны о вековечные скалы, - но прибой не ослабевал.
– Он на двадцать лет старше тебя!
– Лысеть начал!
– Даже сандалий у него нет!
– Кормится за счет своего благодетеля Критона, как нищий!
– Бросил ваяние, которое давало приличный заработок!
– Есть у него несколько учеников, только он, слышишь, Ксантиппа, говорят, ни обола с них не берет!
– Стойте!
– вскричала девушка, почувствовав, что спор дошел до апогея.
– Он учит
Отец с матерью настороженно подняли головы.
– Но я уговорю его, и он будет брать плату с них за учение!
– решилась заявить Ксантиппа.
Родители присмирели. Перед их внутренним взором всплыли лица самых богатых Сократовых "учеников", известных всем Афинам: Алкивиад, Критий, Критон, Хармид...
Ксантиппа так закончила ночной разговор:
– У нас с Сократом появится столько денег, что мы и знать не будем, куда их девать. Спокойной ночи.
И, повернувшись, она отправилась спать.
Нактер стал раздеваться на ночь. Жена сказала:
– А я, отец, вовсе не удивляюсь нашей дочке. Это я должна признать. Ходила я намедни на рынок, за рыбой. Глядь - Сократ. Хоть и босой, а выступает что тебе царь, а за ним толпа. Потом он обратился к народу - уж не помню, чего он говорил, только было все это так трогательно да весело, что люди смеялись и плакали. У него, отец, великая власть над людьми. Верь мне.
Жена погасила светильник и легла рядом с мужем, который уже засыпал, утомленный событиями.
Тут к ним влетела Ксантиппа и торжествующе крикнула:
– Мама! Отец! Главное-то я еще не сказала! Я буду знаменита!
10
Симпосий у богача Каллия получился великолепный - благодаря отличному предсвадебному настроению Сократа. Сегодня он беседовал с сотрапезниками о любви. Высоко поднял любовь к женщине над "однополой мерзостью", как он назвал любовь мужчин к мальчикам.
– Ты потому, Сократ, с таким жаром превозносишь любовь к женщине, что сам влюбился в хорошенькую и очень молодую девушку. Говорят, она на пятнадцать лет моложе тебя?
– На двадцать, - поправил Сократ.
– Зато язычок у нее будто куда старше, - ядовито заметил давний соперник Сократа, софист Антифонт, ученик Горгия.
– Рассказывают, Ксантиппа - единственный человек в Афинах, способный одолеть могучего Сократа своим острым язычком. Уже до того она подчинила его себе, что он готов на ней жениться!
– поддразнил философа и Каллий.
К нему тотчас присоединился будущий поэт, молодой Агафон, в ту пору еще только ожидавший постановки своей первой трагедии, которой ему суждено будет ждать еще несколько лет:
– А взять свою невесту в ученики Сократ не может - та ему слова не даст выговорить!
Шутки сыпались со всех сторон.
– Какое зрелище нас ждет: великий философ под маленьким каблучком!
– Тут не поможет даже повивальное искусство, унаследованное Сократом от матери! Из души Ксантиппы вылетит отнюдь не феникс, а стрекотунья-сорока!
– Говорят, даже знаменитая диалектика Сократа не устоит против Ксантиппы!
Критон с Критием спешили защитить учителя; Алкивиад уже с угрозой поднял тяжелую серебряную чашу - бросить в обидчика, но Сократ остановил их движением руки: пускай выговорятся и язвительные ругатели, вроде Антифонта, и те, кто шутит добродушно. Сам он только усмехался в бороду да смаковал хиосское вино. Но вот шутки иссякли - сотрапезники ждали, что-то ответит Сократ.
А тот стал защищать выбор невесты такими словами:
– До сих пор, когда я возвращался ночью с симпосия или с пирушки, меня встречали дома одиночество и немота. Вино развязало язык, а ты изволь молчать, как молчит сама тьма! Нет, так нельзя. Нехорошо все время быть одному. И оставалось мне произносить монологи, чтоб не чувствовать себя одиноким. А дом? Ужас! Неуютно, пусто, глухо, грустно... Вот когда женюсь о, клянусь подземным псом Кербером, тогда будет совсем другое дело! Возвращаюсь поздно ночью. Слышите - поздно. Любая другая давно сбежала бы от меня. Но Ксантиппа,
моя Иппа, милая моя лошадка, образец всех жен, - да я так и вижу: ждет меня хоть ночи напролет! Издали узнает мои шаги, издалека летит ко мне ее звонкий, веселый голос. Так и звенит он, так и поет, когда она засыпает меня ласковыми словами... Немотствующий дом превратился в шумный зал, где живым эхом звучат слова... А ее голос! Да это как если бы звенели...– Горшки и миски!
– вставил Антифонт.
– Как если бы звенели соловьи.
– Сократ будто не слышал Антифонта. Голос Ксантиппы - пенье священной цикады, и Антифонт побелел бы от зависти, если б только услышал, сколько бодрости и жизнерадостности скрыто в горлышке этой прелестной девы. Редкий человек способен так глубоко впадать в священный экстаз, как она. Знал бы мою Ксантиппу бог радости Дионис, поместил бы ее в первых рядах поющих менад за звонкий ее голосок! Все риторы могли бы у нас поучиться. Клянусь псом! Иной ритор едва выжимает из себя слова, заикается, повторяется, помогает себе руками, ногами, прямо пляшет на трибуне - а она? Встанет, подобная Артемиде, чуть выдвинет вперед красивую ножку, левую руку в бок, правую поднимет изящным жестом, откроет ротик - и полетят слова к покупателям, к родителям, ко мне, да со свистом - не слова, а туча стрел, не речь - персидская скачет конница! О, верьте мне, дорогие друзья, очень и очень многим следовало бы поучиться у нее. Изучать богатство выражений, подражать своеобразной решительной манере, перенимать интонации и так далее... А какой она знаток синонимов! Слышали бы вы, сколькими меткими сравнениями из царства природы и духа умеет она сказать хотя бы просто, что я опоздал на свидание! А как она меня описывает! Как меня знает! Я и сам себя не знаю так...
– Хотя твой девиз совпадает с девизом дельфийской святыни: познай самого себя!
– крикнул Критий под общий веселый шум, и смех усилился.
– Ах вы мелкие душонки!
– вскричал Сократ.
– Знаю я, почему вы так на нее напустились: завидуете, что Ксантиппа будет моей! Завидуете, что смогу теперь упражняться дома для словесных битв с такими, как Антифонт, и вообще с софистами нового толка. Завидуете, что есть у меня моя Иппа-лошадка, буйная и неукротимая! Но если я выдержу рысь, и галоп, и все аллюры этой кобылки, выдержу прикосновения ее зубок и копытец, если справлюсь с ней тогда уж наверняка сумею справиться и с непослушными, брыкающимися, как норовистый конь, афинянами!
Поднялся столь оглушительный хохот, что Сократ вынужден был сделать паузу, которой он воспользовался, чтобы допить чашу и сделать знак рабу наполнить ее снова. После этого он снял с головы венок из роз и поднял его над собой:
– Самыми роскошными розами приличествует увенчать тебя, моя белорукая и острословная невеста! Подумайте, дорогие: Ксантиппа прославлена уже теперь по всем Афинам и даже за пределами Аттики. А что ваши возлюбленные и жены? Я даже не знаю, есть ли они у вас! Если же и есть у вас какие-нибудь курочки, то имена их мне не известны. Не будь Ксантиппа в моем вкусе, зачем бы мне, достигшему возраста мудрости, брать ее? Ну скажи ты, Антифонт, моя черная тень, а в остальном умная головушка, - зачем? И право, я уже заранее радуюсь, как буду поздно возвращаться домой; нет, я не стану прокрадываться к постели на цыпочках, подобно вам, трусливые тихони, - я вступлю в свой дворец под гром барабанов и труб, и гром этот будет куда торжественнее, чем тот, что сопровождает варваров в битвах...
Грянули бурные рукоплескания, веселый хохот...
Огромные топазовые глаза совоокой Фидиевой Афины видели с высот Акрополя горстку светлячков. Мы же, находящиеся внизу, в улицах города, видим факелы, которые высоко держат рабы, а вокруг них - нескольких человек.
То почтенные мужи возвращаются с пира у богача Каллия.
А в скором времени топазовые очи Афины увидели с высот Акрополя другую горстку светлячков, медленно плывущих из дема Керамик к дему Алопека.
То были свадебные гости, с факелами провожавшие в дом Сократа его жену Ксантиппу.