Сокровища России

Осознав это, Эдик тем не менее сознавал, что меняться поздно, ибо горбатого только могила исправляет. Даже измена жены и ее уход к Андрею вместе с сыном не могли заставить его думать о людях иначе, чем его воспитали. Это он виноват. Он не туда смотрел. Он смотрел на жену и сына. И потому не мог видеть, куда все идет. И кто вообще ведет семью. Оказалось, ее вела жена, и вела туда, куда ей надо. Что ж, он учел и эту свою ошибку.

В третий раз, при создании этой насквозь лживой семьи, он уже не мог допустить ошибку просто по определению - ибо теперь он смотрел, как и подобает россу, вперед, смотрел, куда вести семью - и как он мог ошибиться? Он же постоянно видел, куда идет. К росту, жизни и процветанию новой семьи. Как не кривлялись мальчишки, он не смотрел на их кривляния. Но смотри, не смотри, а они цепляли и мешали все сильней - и на место жены могла встать только та, что способна отбить их наскоки.

–  …размечтались…- ворчал Эдик, прижимаясь спиной к дверям.
– Маму им подавай…а вот это видели?
– Он показал сыновьям фигу.

–  А почему?
– заныл Витька.
– Нам тетя Люда нравится. Хорошая мама.

–  И тебе она нравится, пап, - уличил Коля.
– Раз ты с ней спишь.

–  Я не спал. Я утешал. А если и спал, и что? Я и с котом сплю, и что? Он тоже мама?

Сыновья задумались.

–  Это кот с тобой спит, - возразил Витька.
– Он с кем хочешь спит, и с нами, и с дедом, и с Джульбарсом спит.

–  Он гад. Он сам по себе, ты сам говорил, - добавил Коля.
– А с тетей Людой ты сам спишь. Значит, она мама…- но голос его упал. Осознал неубедительность довода. Кот с кем хотел, с тем и спал - так он, что? Папа? Он кот и сволочь, а папа есть папа.

–  Короче, оба заткнулись, - сказал Эдик.
– Когда тетя Люда оденется и выйдет, вежливо поздороваетесь и назовете тетей Людой. А пока выкладывайте новости. С чем прибежали?

–  Ну-у…- заныли сыновья, но папа стоял скалой, разглядывая потолок, выдерживая невидимое давление, пока не ощутил спиной, как зашевелилась дверь.

–  Хватит ныть. Выкладывайте новости, - сказал он, отходя в сторону.

Людочка вышла, розовая от смущения, и услышала унылое: - Здрассть, теть Люд.

–  Рада вас видеть, - сказала в пол Людочка, усаживаясь за свой секретарский стол.

–  Деньги кончились, - сказал Коля.

–  И мы соскучились, - сказал неуверенно Витя.

–  Ага!
– обрадовался Эдик.
– Я почему-то по вам не скучаю. А почему? Я делом занят. Я бьюсь с окружающим нас миром и вырываю у него трудовую копейку для семьи. А что же сыновья? Вместо того, чтобы поддержать и помочь бедному папе, они маются от безделья. Им скучно. Папа их еще развлекать должен. Людмила Марковна наверняка сомневается - а мои ли вы сыновья?

–  Я не сомневаюсь, - залепетала Людмила Марковна.

–  Мы бассейн выкопали!
– Возмущенный Витька отбивался от обвинений в безделье.
– И еще погреб. И блиндаж. И окопы. Я и не скучал. Это я так просто сказал.

–  Тогда молодец, сынок, - озадаченно сказал Эдик. Врать мальчишки разучились сразу, едва поверили, что папа в детстве не врал…но и выкопать бассейн на за несколько дней никак не могли. Включая и все прочее.

–  Вы впятером копали, с Джульбарсом и Марьей Антоновной? Может, и кот помогал?

–  Нет, не кот. Мы экскаватором. За два дня. Его дед нанял. Потому и деньги вышли.

–  Ясно, - сказал Эдик, осознав, что майор не выдержал. Отступил-таки перед превосходящими силами противника.
– Я же говорил - если я задерживаюсь, деньги спрашивайте у Иван Иваныча…или у тети Люды.

–  А мы у ней спрашивали. Еще позавчера, когда тебя не было. Пять тысяч всего.

–  Долларов!
– возмутилась Людочка.
– Эдуард Максимович, откуда у меня такие деньги? При зарплате в двести долларов.

–  Двести?
– удивился Эдик. Ну и Пузырев.

–  И ту задерживают…Если б не Иван Иваныч…- Людочка снова покраснела.

–  И долго задерживают? Надо разобраться с таким безобразием, - сказал Эдик, сознавая с горечью, как тяжело придется без Пузырева.

–  Долго, - сказала Людочка.
– Никто в музее и не помнит. По-моему, за тринадцать лет ни разу зарплату не выдавали. Если б не Иван Иваныч…

Эдик вздохнул. При таком положении дел за судьбу российской культуры можно быть спокойным - она уже умерла.

ГЛАВА 27. Деньги олигарха.

Разобраться с финансами Российского музея было и очень просто, и очень сложно. В официальной бухгалтерии Эдик и разбираться не пытался - на это существует главный бухгалтер, и так все просто - одни долги. Сложнее было понять - сколько денег хапнул Пузырев, и еще сложнее - где он их заныкал. Где левые деньги, черный нал, неучтенный никакой бухгалтерией? Сколько их, денег? Ведь за пару лет они с Пузыревым продали почти весь Российский музей, а также все картины, поступавшие на реставрацию из других музеев. Конечно, толкал "копии" Пузырев по дешевке, Эдик в этом не сомневался. Оба, директор и заместитель, понимали, что скопление "копий" в запасниках музея, в хранилищах и подсобках допускать опасно. При всей вере в людей Эдик не забывал о существовании правоохранительных органов, которые запросто, в силу узости мышления, ограниченного рамками довольно злобных законов, могут перепутать спасение и размножение шедевров живописи с их злостным и наглым расхищением. Запросто перепутают. Продажу ограничивала, сдерживала только природная жадность директора, но хранить в музее около десятка копий - дальше такого подвига жадность его не рисковала заходить. Картин продано достаточно, однако Эдик догадывался и о расходах Пузырева на чиновников и разрешения на организацию и зарплату - достаточно великих, чтобы поглощать большую часть прибыли от картин. Что-то Пузырев и в карман клал, но блондинки вряд ли позволят уж очень разбухнуть этому карману. Нет, не эти деньги интересовали Эдика, а другие, которые хлынули после рекламных акций в Дъеппе и Лондоне. Можно только гадать - какие деньги предлагали Пузыреву за "копии" Российского музея после них. Судя по деньгам, что перепадали и Эдику, хлынул настоящий денежный ливень. Где та бочка, куда он стек? Где закопана?

Конечно, какой-то доход приносили и разъездные выставки, но только те, что ездили по заграницам, внутри страны катались больше в убыток. Частные предприниматели, что и возились с ними, после двух-трех туров по родной стране, расторгали договоры с Российским музеем, соглашаясь только на заграничные туры. Внутренние выставки приходилось оплачивать самому музею, чистая благотворительность, и Пузырев давно бы ее прекратил, если б не нытье заместителя и благосклонные взгляды чиновников из Минкульта. Скрепя сердце, Пузырев соглашался, что только они, эти выставки, оправдывают деятельность Российского музея - и даже - защищают ее. Пусть и не в глазах закона, а в собственных, а это - как убеждал Эдик - гораздо порой важнее. В данном случае - уж точно. Особенно, когда пошли миллионы долларов. Прикидывая и так, и эдак, Эдик приходил к выводу, что у Пузыря должно скопиться не меньше двадцатки. В смысле, миллионов. Это если оценивать те копии, что он спихивал в отсутствии заместителя, за какой-нибудь стольник. В смысле, сто тысяч. Так утверждал сам Пузырев, а Эдика приучили верить людям. Эти деньги необходимо было найти. Не из жадности и корысти - к деньгам Эдик относился как всякий человек дела скорее как к инструменту, своего рода рычагу, который необходим для опрокидывания валунов проблем. Нет, деньги необходимо было найти скорее по другой причине - они должны были лечь в фундамент того нового здания российской культуры, который и выстраивала работа музея. Без этой сваи постройка, выложенная Эдиком и Пузыревым, может попросту рухнуть. Ведь существовала и точка зрения Пузырева, которую он не высказывал, но она, однако, просвечивала во всех его спорах с Эдиком - что они попросту разворовывают достояние народа, продают шедевры живописи за границу и набивают карманы, пользуясь случаем, и такую точку зрения охотно поддержали бы недобросовестные работники правоохранительных органов, и быть может, еще и поддержат, обрадуются, если Эдик перестанет предпринимать чудовищные усилия по отстаиванию своей точки зрения - они с Пузыревым спасают российскую культуру. Иначе, Эдик и впрямь начинал верить, что он вор. Ведь дело, если разобраться, только в этом. Раньше земля была плоской и неподвижной, и Солнце летало вокруг нее только потому, что люди в это поверили. Эдик верил людям. Они же верят только в то, что приносит выгоду, монету, чистоган, и вовсе не вопли Галилея в подвалах св. Инквизиции или жаропрочность трудов Коперника в их же кострах заставила людей повернуть острие веры, а дешевизна золота и пряностей с кораблей Магеллана, обогнувших вокруг света. Люди будут верить Эдику, пока он сам в себя верит. Но верить себе - значит действовать, то есть вкладывать деньги в российскую культуру. Конечно, под контролем Эдика. Он необходим, раз государство настолько тупое и беспомощное, что любой эдик может украсть у него хоть деньги, хоть нефть, хоть лес и рыбу, хоть что…даже Третьяковскую галерею вместе с Эрмитажем, не говоря уже о разворованном Российском музее. Эдик вернее присмотрит за деньгами. Но где они?

Изо дня в день шерстя бумаги Пузырева, Эдик не находил их следов. Если Пузырев и имел счета в зарубежных банках, то запрятал их так, что и сам бы не нашел. Тем более Эдик. Однако, помня любовь покойного к наличности, он продолжал искать, и постепенно в голове, как фотография в проявителе, забрезжила смутная картинка пузыревской - теперь людочкиной - дачи. Например, он с удивлением узнал о рухнувших планах секретарши выскочить замуж за Пузырева, и о его намерении развестись с женой. Еще соображение, технического вроде бы характера - Пузырев всегда ездил на дачу к Людочке с "толстым" дипломатом, называемом еще среди сотрудников музея "денежным кейсом". Имелся еще и тонкий, обычный кейс - для документов, но деньги Пузырев доставал всегда только из "толстого". Эдик отлично и сам это помнил, каждый раз вырывая свои деньги со скандалом и руганью. Как и все новые русские совки, Пузырев до последней возможности тянул с выплатами, особенно зарплаты. Простая мысль, что людям за труд надо платить, с великим трудом пробивала путь в головах новых совков, Эдик знал это и не стеснялся проталкивать ее в голову Пузырева чуть ли не пинками. Сам бы потом спасибо сказал, если б успел.

Решив проверить эту гипотезу, Эдик напросился к Людочке в гости. Та явно не подозревала, что на даче могут быть запрятаны пузыревские сокровища, поэтому вопросы Эдика быстро превратили его визит в вечер воспоминаний. Во время беглого осмотра дачи эти воспоминания сыпались, как слезы по щекам секретарши. Беглый осмотр ничего не дал, кроме информации о любимых местах отдыха Иван Иваныча. Потом, в доме, пришлось узнать, чем любил ужинать Иван Иваныч, чего пил вечером - коньяк, и чего утром - кофе со сливками - в виде людочкиного нытья этот Пузырев изрядно достал Эдика, однако новость л новой черте Пузырева - любви к физическому труду - настолько насторожила Эдика, что он решил попозже вернуться в гараж и осмотреть сие поле битвы еще раз. Помнится, Пузырь считал труд непобедимым врагом, признаваясь с мужеством побежденного, что всей работы не переделать - так стоит ли начинать? Лично отремонтировать в гараже бетонный пол - на этот бранный подвиг Пузыря могла толкнуть только огромная куча денег.