Сокровища России

–  Присылайте в мой центр хоть бригаду - научим и поделимся. Иван Иваныч вел другую политику. Я же стою за объединение культуры. Под началом Российского музея. Ваши доходы настолько возрастут, что двадцать процентов покажутся вам смешными…

–  Тогда мы согласны, - торопливо вставил Макаров.
– Само собой.

Эдик его понимал. Предложение поделиться технологиями ошарашило Макарова. Он сломался как от нокаута, как сломались монголы, которые тащились следом за упрямыми россами.

–  Тогда двадцать процентов ваши.

–  И запасники Эрмитажа за двадцать?
– насмешливо спросил Эдик.

–  Нет, что вы! Пополам, а? Выбирайте. Что сочтете нужным.

–  Это в будущем, - отрезал Эдик.
– Когда научитесь рисовать, будем делить доходы от реставрации хоть и поровну. А пока только двадцать процентов. Вам. И я выбираю, что надо.

–  Хорошо, согласен, - сказал Макаров, изобразив некоторое раздумье. Впрочем оно было таким коротким, что Эдик решил нажать еще.

–  Я рад. что мы оба нашли, наконец, общий язык…- сухо сказал он, - в вопросе прогресса российской культуры…которая у вас, увы, не на высоте оказалась. Ну ладно, со мной "косяк" вы упороли не такой большой, мы договорились. А вот с Пузыревым? Вы бы ей хоть пенсию назначили. Это ваш, ваш "косяк".

Очень, очень долгое молчание Макарова сказало Эдику все. Да, как слабо он еще верит людям, оказывается. Хуторковский был прав. Макаров наконец откашлялся и неуверенно сказал:

–  ну…мы вообще-то…говорили…как бы…в общем, мы хотели собрать…э-э…какую-то сумму. Помочь вдове. Такое горе. Вдове нашего коллеги, так сказать.

–  Хорошо, пусть будет сумма. За "косяки" надо платить. Хоть полтинник отстегните.

–  Полтинник - это пятьдесят тысяч?!
– Макаров поперхнулся.

–  О, Господи, с кем я связался…- пробормотал Эдик.
– Нет, это не пятьдесят тысяч.

–  Неужели…пять лимонов?!
– простонал Макаров.
– Но это…чересчур много…Вдова не лопнет?

–  Не лопнет. И не подавится. И ладно, пусть будет пять лимонов. Долларов, надеюсь. Косяк, кстати тоже…не маленький. Неудивительно, что Европа не желает иметь с вами дело.

–  Если вы настаиваете, мы…э-э…поможем вдове. Но не сразу же. Откуда у нас такие деньги. Попозже, обещаю. Но вы…вы поймите и нас, Эдуард Максимович. Мы же тоже хотим, чтобы по культурному, и мы пытались договориться…но извините…так наезжать намертво, как Пузырев…а что бы вы сделали на нашем месте?

–  Я не тот человек, который мог бы оказаться на вашем месте. Я бы все равно попытался договориться. Но…я вас могу понять. Я больше вашего имел дело с Иван Иванычем. Тут он был не прав. Вы все-таки Эрмитаж.

–  Вот именно!
– обрадовался эрмитажник.
– Если б даже бумеранги проехали мимо…ну, вы ж понимаете? Мы просто защищались.

–  Только это вас и может извинить…отчасти, - сурово сказал Эдик.
– Но почему должна страдать безвинная вдова?

–  Она не пострадает, Эдуард Максимович. Вы правы, лучше по культурному. Да, надо, надо нам работать…э-э, над культурой…даже в мелочах.

–  Вот именно…мелочей тем более не бывает. Или вы думаете, что пытки, которые применяет ваш волчара, тоже мелочи?

–  Не может быть!
– поразился Макаров.
– Пытки? Троекуров?!

–  Представьте себе, - обиженно сказал Эдик.
– Такого даже от вас я не ожидал.

–  Не может быть…- разволновался Макаров, - не могу поверить. Он же придурок, он пальцем никого не трогает, все только по закону…неужели он вас бил?!

–  Нет, - вынужден был признать Эдик.
– Но…тем не менее. Пытки бывают разные. И этот ваш косяк простить трудней всего…даже не знаю…

–  Это не мы…- заныл Макаров, - гадом буду…он с ума сошел.

–  Все равно, это ваш косяк, - отрезал Эдик.
– Вы мне в душу плюнули. Я тут стараюсь, блин, для российской культуры, а вы…

–  Ну, что вы еще хотите?
– уныло спросил Макаров.

–  Не перебивайте. Так вот, я тут стараюсь, стараюсь, а меня, как последнего бомжа…разве не обидно?

Макаров молчал, и Эдик успокоился.

–  Короче, я хочу восстановить самоуважение, понятно? В общем, организуйте мне орден. И чтоб не какой-то там второсортный…

–  Орден?
– обрадовался Макаров.
– Да какой разговор! Что ж вы сразу не сказали? Вам какой?

–  Чтоб сверкал. Брюликов побольше…

–  Андрея Первозванного - пойдет? Дорого, но я лично сделаю. Организую, во что бы то ни стало.

–  Ну, этот пойдет, - решил Эдик. Название явно знакомое, значит орден достаточно ценный.
– А вы сумеете?

–  Ну, еще бы…- самодовольно сказал Макаров, - президент России, как вы знаете, из Питера. К нашему мнению прислушивается… Буду счастлив возместить, так сказать, ваши моральные потери. Пытки…кто бы мог подумать? Примите наши извинения за этого…ну, что с прокурора взять? Мы его оттащим от вас, уже на днях, отвечаю. Это все?

–  Надеюсь.
– Эдик хмыкнул.
– Сначала посмотрю, как вы сумеете вырвать меня из его пасти.

–  Не беспокойтесь, ха-ха…сам выплюнет…- заверил Макаров.
– Вы не знаете, как я рад, что мы договорились, наконец.

–  Я тоже, - вежливо сказал Эдик. Он сомневался, что прокурор так легко выпустит его, но Макаров оказался прав. Буквально через два дня дело у следователя Прокуратуры забрали в ФСБ и тут же закрыли за отсутствием состава преступления, однако эти два страшных дня дались Эдику очень дорого. Прокурор где-то раздобыл японский цифровой квадрофон и очень качественные, под стать "вертушке", записи садиста. Увидев в комнате для допроса расставленные по углам звуковые колонки, Эдик вдруг пал духом. Он уже настроился на свободу - но кошмар застенка грозил только усилиться. Ему не пришло в голову, что судебная машина неповоротлива, и отданная команда не сразу дойдет до исполнителя. Конвоир как обычно приковал его к железному табурету и ушел.

–  Ну так как?
– жизнерадостно спросил прокурор, чисто выбритый и наодеколоненный.
– Будем признаваться или будем запираться, гражданин Поспелов?

Прокурорские пальцы, чуть помедлив, выпустили авторучку и переместились к кнопке включения на японской сверкающей звуковой машине, и Эдик впервые пожалел о том, что отказался от присутствия на допросах своего адвоката. Чума бы мигом просек, как действует на Эдика музыкальный фон допроса, и нашел бы способы заставить прокурора прекратить посторонние шумы. Музобоязнь - язва, а их нормальные люди скрывают. Эдик нормальный. И потому даже от адвоката стремился скрыть свое сумасшествие, точнее - аллергию на Распроповича.

Палец прокурора уперся в кнопку, и Эдик не выдержал:

–  Будем признаваться, хорошо.

–  Наконец-то.
– Троекуров некоторое время удивленно и подозрительно вглядывался в лицо пленника, поигрывая пальцем на кнопке, и Эдик торопливо сказал:

–  Я признаю, что продал весь Российский музей, часть Третьяковки и Эрмитажа, правда, пока маленькую часть…к сожалению…

–  Погодите, я запишу, - прокурор взял ручку, придвинул бумагу.
– Подробнее, с именами, датами… Нет, лучше, если вы сами запишите свои показания. И почему - к сожалению?