Солдат идет за плугом

Фрау Блаумер без шарфа выглядела бодрее и в то же время строже. Но солдата она встретила любезной улыбкой, жестом предложила ему стул.

Кристль скользнула за серую занавеску, что делила комнату пополам, и, плотно задернув ее, скрылась.

Григоре осмотрелся. Жалкая, скудная, случайная мебель, едва видная в полутьме, пестренькие обои — все это не вязалось с утонченными манерами обитательниц этой комнатки.

Фрау Блаумер была женщина в расцвете лет. На ее лице, грустном и бледном, сохранился явственный отпечаток другой жизни — обеспеченной и независимой. Она держалась непринужденно и благожелательно, и все же было в ее манерах что-то смущавшее солдата. Она говорила с ним снисходительно, свысока, а когда рассказывала о бедах, постигших ее страну и семью, в ее голосе звучала надменность.

"Хорошо, что я не принес им еды, — пронеслось в голове Григоре, — они сочли бы себя оскорбленными".

— Что касается вас, голубчик Грегор, то мы ведь считаем вас своим человеком. Мы знаем, что ваша родина Бессарабия, а это значит Румыния, наша союзница…

Женщина несколько секунд молча глядела в пространство, потом снова заговорила:

— Простите за беспорядок в комнате. Мы бежали из Данцига. Там мы бросили все. Несколько недель скитались по дорогам. Шли только по ночам. Прятались… если бы русские нас заметили… нам оставалось бы только вот это… — быстрым движением она выхватила из внутреннего кармана жакетки плоский флакончик и, встряхнув в каком-то восторге темную жидкость, прижала его обеими руками к груди. — Один для меня, другой — для Кристль… В этой деревне мы, наконец, нашли приют. Куда идти дальше? С флаконами мы не расстаемся. У каждой уважающей себя немецкой женщины должен быть такой флакон… Мы должны держать их наготове, не так ли, мой друг? — спросила она внезапно, взглянув на Григоре с язвительной улыбкой, пряча пузырек в кармашек. — О нет, вы не такой, как они! Нет, нет…

Женщина продолжала говорить. С оттенком высокомерного прискорбия сообщила, что есть такие, потерявшие честь немки, которых следовало бы вздернуть…

Григоре все время тянуло обернуться на серую занавеску, и он невольно взглянул туда.

Прильнув к щелке, девушка в упор смотрела на него широко открытыми, словно испуганными, глазами. В полутемной комнате глаза ее странно блестели, как блестит порой в сумерках морская волна.

Солдат поднял руку ко лбу, словно заслоняясь от этого взгляда.

Его охватил незнакомый до сих пор трепет и в то же время смутная боязнь, что мать перехватит взгляд девушки. Ему хотелось сберечь этот взгляд, сберечь для себя одного.

Но фрау Блаумер прервала рассказ.

— Мне сказали, Грегор, что у вас прекрасный голос. Вы любите музыку? — с любопытством спросила она.

— Я люблю пение, — сразу признался Григоре. — Музыка… Я играл когда-то дома на флуере, на самодельной дудке…

— На дудке? — женщина рассмеялась. — На пастушьей дудочке? Ах, это занятно. Пастух играет, а овечки танцуют, не так ли? Очень забавно. Забавно и живописно. Знаете, это мне нравится, Грегор. А наша Кристль тоже играет. Играет на рояле, на скрипке. Сейчас ей, конечно, не на чем играть, — прибавила она, словно про себя. — Курт — мой муж — дрожал за ее пальцы. Из самых дальних рейсов, в каждой радиограмме он спрашивал, как у нее со скрипкой. Да, скажите-ка, друг мой, может быть, вы и ее примете на работу — рыть ямы, чистить лошадей, убирать навоз?

— Она играет на скрипке? — спросил Григоре, пропустив мимо ушей все остальное. — Здесь, в деревне, живет учительница — возле замка, она седая, но ее называют Fraulein [32] Кнаппе. У нее есть скрипка…

— Кристль! Поди сюда, дитя мое! — воскликнула мать, подавляя усмешку, — Грегор рассказывает удивительные вещи. Он, оказывается, музыкант, в полном смысле слова, он играет на дудочке. Стоит тебе сесть за пианино — вот уже и дуэт!.. Иди же сюда, моя девочка!

32

Барышня (нем.).

Кристль вышла из-за занавески к свету, и солдат поднял на нее тревожный взгляд…

"Как она легко ступает, словно лебедь плывет по воде. И шея у нее лебединая, белая, и лоб белый, а глаза какие чистые… Эх, если бы он встретил ее дома, там, в Буджаке [33] , возле днестровского лимана! Разве он не мог бы встретить ее там? Она как раз под стать этим местам — такая нежная! Он взял бы ее за руку, бережнобережно, и привел бы к матери в хату — пускай старая тоже полюбуется… — Вот, мама, твой сын и влюбился, — сказал бы он без смущения. — Влюбился, мамочка… Влюбился? Так нет же! Не поддастся он искушению! Чуждая это красота, враждебная. Он хорошо знает, с кем имеет дело!.."

33

Буджак — южная часть Бессарабии.

Бутнару сразу заторопился уходить.

— В деревне есть скрипка? — раздался вдруг голос девушки.

— Есть, — ответил он сухо.

— Мама, ты позволишь? Ты пустишь меня?

— Одну? Конечно, нет. Разве что Грегор попросит у меня разрешения проводить тебя — ведь по улицам бродят эти дикари — солдаты…

— Я прошу вас, фрау… — вежливо произнес Григоре, которому вдруг захотелось как-нибудь отплатить этой злобной разорившейся даме. А может быть, и эта девчонка, как ее… Кристль… не лучше?

— Мы сейчас сбегаем. Можно, мама? Я только попробую струны и сразу домой.

— Сейчас поздно, дети мои. Учительница, вероятно, уже легла спать, — утомленно и кротко возразила фрау Блаумер. — Пускай только Грегор покажет тебе ее дом, а завтра ты сама, может быть, сходишь к ней. Верно, друг мой?

Бутнару поклонился на прощанье и вышел вместе с девушкой.

Село безмолвно лежало у подножия холма, притаившись в темноте, и в воображении Григоре возникло знакомое каждому солдату видение: опорный пункт противника, который нужно взять.

Вот башня кирхи смутно проступает из мрака, неподвижно чернеют дымоходы… А кто знает, что там скрывается за ними. Внезапно на одну секунду вспыхнул луч прожектора. Стали видны кирпичные домики, веранда со столиком, пышная цветочная клумба…

Солдат впивается глазами вдаль, пытаясь обнаружить признаки вражеской обороны, но перед глазами только эта веранда, цветы… Сноп света гаснет. И снова видна только башня кирхи, молчаливые трубы. Но вот опять ни с того ни с сего ему чудится эта цветочная клумба. Нет, за каждым дымоходом замаскирован пулемет, каждый цветок грозится смертью! Это фашистская огневая точка, и ее нужно подавить…

— Вы женаты, Грегор? Может быть, и дети есть? — вернул его к действительности печальный и певучий девичий голос. Кристль шла рядом с ним в своей тоненькой белой блузке. Григоре ощущал тепло ее тела, и ему хотелось укрыть девушку от холодной ночной сырости.

— Нет, я еще холостой парень, — ответил он простодушно.

— А я помолвлена, — задумчиво протянула девушка. — Мой жених служит в особых частях. Он — в эсэсовском подразделении, во флоте.

Григоре остановился, неприятно пораженный, но тут же, слегка притянув Кристль к себе, весело заглянул ей в глаза:

— Я тебя буду звать по-нашему — Кристиной. Ладно? А жених твой заодно с фюрером отправился на тот свет.

Кристль строго приложила указательный палец к губам, приказывая ему замолчать.

— Не надо так, Грегор, — взволнованно прошептала она, — не надо. И знай: фюрер жив!

Она гневно отодвинулась и с детской гордостью объявила, что отец ее — гауптман Курт Блаумер — служит офицером на большом крейсере и награжден "Железным крестом" и корабль его, как говорит мама, бросил якорь в каком-нибудь западном порту, а может быть, пошел ко дну со всем экипажем…