Солдаты мира

— Можно. Приходи сегодня в мою палатку после развода, — улыбнулся Родион и побежал к парку.

Просьба Панасюка взволновала его, и он с радостным облегчением пощупал карман ватника, где похрустывало письмо. Он обогнул караульную палатку и пошел на черный жгут противотанкового рва.

Возле ржавого бака с замерзшей водой блеснуло гладким боком аршинное бревно. Родион успел только шагнуть к нему.

— Стой! Кто такой?

Родион вздрогнул и растерянно выпрямился, не зная, что ответить. Из плотной круглой тени, которую отбрасывала водовозка, вышел длинный солдат в коротком тулупе и скинул с плеча автомат. Родион побледнел и отступил на шаг от бревна.

— Свои. Спрячь пушку, — выдавил он, стараясь быть небрежным.

— Я вот сейчас пощекочу твою задницу штыком, в другой раз не будешь ночью шастать куда не следует. Из второго дивизиона?

— Оттуда. Бревнышко не подаришь? Ребята мерзнут.

— Вы что, едите дрова? Как в прорву. Только вчера каждой палатке по два бревна выдали. Это вам не в городе паровое отопление. Беречь лес надо. Забирай бревно, горе луковое.

— Спасибо. Защитники отечества тебя на забудут.

— Во как! Ты еще ко всему и балаболка. А табачок у тебя найдется?

— Папироска одна завалялась, — радостно спохватился Родион и зашарил по карманам.

— Вот за это спасибо, браток. Тебя, наверно, господь послал. А может, и дьявол, чтоб я устав нарушил и на губу попал. Еще часок потерплю — и тогда уж за милую душу. Как звать-то тебя?

— Родион.

— Будь здоров, Родион, и не кашляй. Хороший ты парень. По глазам вижу. Я б тебе всю тайгу подарил. Ступай.

— Тебя-то как по имени?

— Денис Кремнев. Орудийный номер пятого расчета второй батареи первого дивизиона. Слыхал про такого? Нет? Это почему же? Весь полк меня знает, а ты нет. Непорядок. Я владимирский. А ты? Не московский?

— Я рязанский, — поспешно сказал Родион, чувствуя, как ему приятно произносить эти слова.

— Почти земляки. В Рязани, говорят, пироги с глазами. Эх-ма!.. Ну, ступай. А то начкар попутает. Приходи в казарму. Потолкуем.

— Обязательно приду, — улыбнулся Родион.

Кремнев помог ему взвалить бревно на плечо и добродушно похлопал по спине.

— Таскать тебе не перетаскать.

Загораживая бревном лицо от яростно секущего ветра, Родион обогнул противотанковый ров и зашагал к сопке. Глухой метельный стон еще острее взвинчивал в нем чувство непонятного счастья и восторга. Он представил, как обрадуются ему ребята, начнут удивляться, хвалить его и ругать себя за безалаберность, потом вскипятят чай в котелке и отогреют его — он даже стыдливо покраснел и усмехнулся: вот какие мелочи бытия способны теперь осчастливить его. Стоило ли пять лет корпеть в институте, рыться в пестром ворохе чужих мыслей, чтобы внезапно почувствовать странную радость оттого, что тащишь на горбу заледенелое бревно? Ведь счастье, в сущности, легкодостижимо, если оно предполагает добро. Оно должно быть естественным и незаметным, как дыхание, и всегда соотноситься с душой другого человека.

Родион вдруг остановился: ему показалось, что он слишком долго идет. Кругом, шипя, вскипала белесая муть, непротыкаемая взглядом. Лагерь как языком слизало. Неужели он свернул на чужую тропинку? Наверно, взял немного левее — надо забрать вправо. Стало сразу тоскливо и холодно — он с болью почувствовал, как залубенели пальцы, одеревенели щеки, взныло плечо под бревном. Не в силах потушить в себе страх, уже точно зная, что заблудился, Родион побежал и вскоре согрелся, но страх, смешанный со стыдом, не проходил. Место было незнакомое — очевидно, он все дальше и дальше уходил от лагеря. Родион попытался вспомнить, в какую сторону он вильнул от караульной палатки, но не мог сосредоточиться ни на одной мысли, страх разгонял внимание — наверно, лицо у него сейчас такое противное и жалкое. Родион понял, что этой беготней он еще туже затягивает петлю, и решил обследовать круг в радиусе двухсот шагов по ходу часовой стрелки. Вдруг вспомнил про бревно и плюнул с досады: чего это он столько времени на горбу его таскает, силы тратит, давно бы надо бросить, теперь от него никакого проку. Лучше сделать его центром круга, точкой отсчета. Проклятье: почему так стыдно, и страшно, и хочется завыть по-волчьи?

Выскоблив штык-ножом ямку, Родион поставил бревно на попа и пошел вправо, шевеля затвердевшими губами: раз, два, три… Это успокаивало его, отвлекало, но не надолго. Разгоряченное бегом тело быстро остужалось, пальцы не сгибались. После двух кругов Родион уже не нашел бревно, и ему стало совсем тоскливо, словно он потерял самое дорогое в жизни. Вскоре он поймал себя на том, что ищет не лагерь, а это проклятое бревно, морозный смолистый дух которого еще веял в памяти. Но когда он понял, что бесполезно теряет время, то бессильно опустился на снег и в остервенении заколотил кулаками о землю.

5

Колька бросил в ненасытную прорву времянки последнее полешко и пошел будить Большакова.

— Товарищ старший сержант, дрова кончились. Цветков убег за бревном и как сгинул. Может, на губу попал?

Большаков свесил ноги в яму и долго сидел в позе буддийского монаха, с полузакрытыми глазами. Наконец очухался от дремы и сердито уставился на Кольку.

— За каким бревном? Вечно мудрит профессор. А ты что, ослеп? Вон в углу под плащ-палаткой целый склад дров. Махарадзе вечером нарубил. И давно Цветкова нет?

— Около часа.

Большаков, как ужаленный, спрыгнул на землю.

— Растяпа. До сих пор молчал.

Он вынырнул на улицу и побежал к караульной палатке. Придавив отяжелевшим лбом узенький кулачок, дремал у печки лейтенант Гарин. На худой мальчишеской шее остро выпирали позвонки. Зажатая в коленях книга шлепнулась на поленья и раскрылась на фотографии Льва Толстого.

— Товарищ лейтенант, к вам Цветков не попадал из второго дивизиона? За бревном пошел.

Гарин неторопливо поднял книгу и задумчиво поглядел на фотографию, вспыхнувшую красным глянцевым светом.

— Кто такой Цветков — я не знаю. Зачем ему понадобилось бревно — тоже. А вот Лев Толстой был великий человек, — вздохнул он с грустной улыбкой.

— Я не шучу, я серьезно, товарищ лейтенант, — в сердцах крикнул Большаков.

— А разве я не серьезно? — в лукавом изумлении раздвинул брови Гарин, любивший подтрунивать над солдатами.

— Его случайно не Родионом зовут? — приподнялся на нарах длинный рябой солдат.

— Родионом. Ты где его видел?

— На пятом посту. Мы калякали о смысле жизни, и он поволок бревно. Занятный парнишка…

Большаков не дослушал Кремнева и выметнулся из палатки. Прибежав к штабной будке, он забарабанил в окно. В дверь выглянул замполит.

— Цветков пропал, товарищ старший лейтенант. Вздумалось ему бревно искать ночью. Уже час где-то плутает, — еле выдавил Большаков, по-рыбьи глотая воздух.

Сайманов молча нырнул в будку и вскоре стремительно вынырнул из нее, крикнув на ходу: «Объявляй тревогу всему дивизиону. Я к командиру полка».