Солдаты

Вернувшись, коротко объявил Никите:

– - У тебя в голове, Пилюгин, максимум пять извилин. Это я тебе точно

говорю. Нe обижайся!

Шахаев шагал впереди, рядом с Забаровым, прислушиваясь к солдатскому

спору. Он еще не совсем оправился после тяжелого ранения, быстро уставал. Но

на неоднократные просьбы Пинчука и Забарова сесть в бричку отвечал

решительным отказом. Ему не хотелось выдавать свою слабость. Теперь же,

прислушиваясь к разговору бойцов, он будто и вовсе не чувствовал усталости.

Али Каримов, с его вечно удивленными карими глазами, засыпал парторга

вопросами, и Шахаеву нравилось отвечать на них.

– - А какой теперь тут будет власть?
– - спросил Али.-- Советский или еще

какой?

– - Народ сам решит, Каримыч,-- ответил Шахаев.-- А чтобы он правильно

решил, мы с вами должны вести себя тут хорошо. От нас много зависит,

Каримыч. Понял?

– - Понял...-- не совсем уверенно сказал Каримов. Шахаев продолжал:

– - Ведь им о нас столько страстей-мордастей наговорили!.. И вот пусть

теперь убедятся сами, что все это -- неправда.

За селом разведчики увидели цыганский табор. Цыгане вели себя

совершенно по-иному. До этих вольных степных людей, очевидно, не доходила

антисоветская пропаганда, и они не боялись русских солдат. Черная рать голых

цыганят и полуголых цыганок ринулась на колонну. Слово "дай", произносимое

на десятке наречий, сливалось в один оглушающий, гортанный гул. Когда

разведчики прошли вперед, цыгане начали осаждать следующую колонну. Должно

быть, они уже успели убедиться в добросердечии русских бойцов.

– - Вот это да!
– - пробормотал Сенька, вытирая потный лоб. Ему, лихому

вояке, было стыдно за минутную робость, которую он испытал при виде

устремившейся на них шумной толпы.-- Их бы только в психическую атаку

посылать...

Впереди и по бокам виднелись холмы, покрытые лесами, фруктовыми садами

и виноградниками.

– - Земля богатая тут. А люди живут бедно,-- обращаясь к Акиму, снова

промолвил Пинчук, жадно глядя на окружавшую его местность.

– - Откуда же быть им богатыми,-- тихо проговорил Аким.-- Ты только

послушай, Тарасыч, сколько видела и пережила эта маленькая несчастная

страна!

Ванин, услышав эти Акимовы слона, приблизился и молча пошел рядом с

Пинчуком и Ерофеенко: Сенька уже привык к тому, что его дружок Аким всегда

расскажет что-нибудь новое, для него, Ванина, неизвестное. Сейчас из слов

Ерофеенко Семен впервые узнал о печальной истории земли, по которой

двигались советские войска.

Во времена Римской империи Румыния служила мостом для движения римских

легионов на северо-восток, в Скифию. В эпоху великого переселения народов

через нее проходили с востока на запад гунны, авары, хозары, печенеги,

венгры, турки, татары. Начиная со средних вeков Румыния служила руслом

встречного потока экспансии европейцев к Черному морю и на Ближний Восток.

– - А русские тут тоже были?
– - не вытерпел Ванин.

– - Были, Семен, и не раз,-- тихо и задумчиво ответил Аким.-- Мы еще

как-нибудь поговорим об этом. Ты, Тарасыч, любишь историю? -- спросил он

Пинчука.

– - А як же, Аким,-- Петр Тарасович тяжело вздохнул.-- Мало учился я,

вот беда...

Вышли в степь. Поле, по которому двигались колонны советских войск,

было изрезано на мелкие лоскутки, клинья, полоски, перекрещено вдоль и

поперек бесчисленными межами. Межи эти были чуть поуже самих полосок, и это

особенно возмущало хозяйственную душу Пинчука. Наморщив лоб, он мысленно

напряженно вычислял, сколько же теряется пахотной земли с каждого гектара

из-за этих проклятых меж. Вышло -- много. Петр Тарасович негодовал:

– - Безобразие! Хиба ж так можно!.. А сорняков на этих межах сколько!

Ой, лыхо ж! -- тяжко, с болью вздохнул он, будто осматривал на своем

колхозном поле клочок земли, по недосмотру халатного бригадира плохо

вспаханный.-- Хиба ж так можно жить?
– - раздумчиво повторил он и потеребил

бурые отвислые усищи.-- Сколько хлеба зря пропадает!

На одной полоске он заметил пахаря. Приказал Кузьмичу придержать

лошадей. Ездовой остановил кобылиц, привязал их возле часовенки, стоявшей на

перекрестке, и вслед за Пинчуком, спотыкаясь о муравейники и кротовьи кучи,

пошел к румыну. Худая белая кляча тащила за собой деревянную соху. И лошадь

и пахарь делали невероятные усилия. Пинчуку сразу же вспомнились картинка из

старого букваря и стихотворение под ней, начинающееся словами: "Ну, тащися,

Сивка".

Петр Тарасович и Кузьмич приблизились к крестьянину. Тот выпустил из

рук соху, глянул слезящимися, разъедаемыми потом глазами на русских солдат,

снял шапку и чинно поклонился.

– - Буна зиуа*.

– - Доброго здоровьичка! -- ответствовал Пинчук, поняв, что крестьянин

приветствует их.

Румын мелко дрожал. Не от страха, а от напряжения и от великой

усталости. Он не боялся солдат; хлебороб быстро узнал в них хлеборобов.

*Добрый день (рум.).

– - Ковыряешь?
– - спросил его Пинчук.

– - Ну штиу.

– - Опять "нушти"! Понимать надо! А то все -- "нушти" да "нушти". Бросил

бы ты эту гадость!
– - Петр Тарасович потрогал рукой деревяшку. Высветленные

ладонями хозяина ручки сохи были горячие и бугроватые, словно и на них

набиты мозоли.-- Ну, ладно, мабуть, поймать колысь...

– - Поймут,-- подал свой голос Кузьмич, который давно ждал случая

высказать свое мнение.

Пинчук и ездовой вернулись к разведчикам, сделавшим небольшой привал.