Солдаты
Шрифт:
беззвучно засмеялся.
"Киви-киви-киви..." -- смеялась и птаха.
Напротив зашумели кусты. Там мелькнуло что-то черное, живое. Грохнул
выстрел. Пуля тонко пропела над самой головой Мукершаиу. Он упал в канаву.
Раздался второй выстрел, и темное пятно метнулось из-за кустов в переулок.
Стало тихо-тихо. Бойкая пташка замолчала. Мукершану поднялся, вышел на
дорогу и быстрыми твердыми шагами направился к дому Суина Корнеску.
Там он молча собрался и, уже уходя, тихо сказал провожавшему его Суину:
– -
Патрану и поп, дрожа от страха и нетерпения, ожидали молодого боярина
Штенберга в саду, укрывшись под деревом. Когда раздались выстрелы, они нe
выдержали, покинули свое укрытие и побежали к калитке, где должны были
встретить лейтенанта.
– - Ну что? -- спросил Патрану, открывая калитку запыхавшемуся
Штенбергу. Но тот не дождался, когда ему откроют, и, как легавая
затравленная собака, легко перемахнул через забор.
– - Ну что?
– - повторил свой вопрос Патрану.-- Что?
– - Наповал!..-- прохрипел офицер, трясущимися руками отвинчивая пробку
фляги, в которой бултыхалась водка.-- Готово!..
– - Слава те... Одного покарал бог... Щенком помню его...--
перекрестился поп.
– - Работал у меня!
– - сказал Патрану, истово крестясь вместе с попом.--
Вредный! Всех бы... Всех!..
– - Ты вот что, господин Патрану, не очень-то увлекайся!.. Осторожней
надо!.. А то, знаешь, они могут быстро...-- лейтенант выразительно черкнул
ребром своей белой ладони по горлу.-- А ты нам еще нужен будешь!.. Списки
готовы?..-- спросил он отрывисто, выплеснув на землю остаток водки.
– - Готовы, ваше благородие!.. Готовы, господин лейтенант!.. Всех
записал: и тех, что митинговали, и тех, что землицу вашу меж собой поделили.
Вот они -- Корнеску, Бокулей...
– - Ладно!.. Сам разберусь!.. А сейчас -- спать!.. Да... не знаешь, где
находится Василика?..
Патрану промолчал, сделав вид, что не расслышал слов боярина. Штенберг
резко повторил свой вопрос.
– - Я не хотел вас огорчать, господин лейтенант. Эта паршивая девчонка
вышла замуж за старшего сына Александру Бокулея.
– - За Георге?
– - Так точно, за него... Вернулся! Вместе с русскими пришел. Вот бы
кого...
– - Хорошо!
– - резко остановил офицер.-- Дойдет очередь и до него...
Сунув списки в карман мундира, размякший лейтенант неровной походкой
направился к каменному сараю, где укрывался уже третьи сутки. Вспомнив все
свои нерешительные действия, все колебания и раздумья, он сейчас сам
удивился тому, что оказался в конце концов способным на столь рискованный
поступок. А получилось здорово! Все в порядке. Вот только Василика...
Вскоре он спокойно спал.
5
С утра Бокулей-старший выехал косить пшеницу
на том самом участке, гдевспахать и посеять ему помогли русские солдаты. Взяв в руки крюк, румын
долго не решался взмахнуть им. Подумав, он положил его у межи, засучил
рукава и, как пловец разгребая желтые тяжелые волны и радостно щелкая
языком, вошел в пшеницу. Острые усики колосьев больно щекотали его
подбородок, потное лицо, но старик будто и не чувствовал ничего. Он плыл по
желтой реке все быстрей и быстрей, то пел, то насвистывал, то, захватив
охапку жаркой и духмяной пшеницы, плотно прижимал ее к своей груди. Затем
крестьянин вернулся на прежнее место, отыскал межу, отделявшую его полосу от
соседнего надела, и стал быстро ходить по ней взад и вперед, смешно
подпрыгивая. Василика, приехавшая вместе со свекром вязать снопы, глядела на
него и улыбалась. Ей хотелось похохотать над ним, но она стеснялась.
Александру Бокулей -- и это знала Василика -- боялся, что сосед не заметит
межи и станет косить его пшеницу. И чтобы сосед заметил и не захватил чужой
делянки, старик решил получше протоптать межу, которой до этого почти не
было видно. Вместо межевого кола* он еще раньше выкопал небольшую канавку,
которая, однако, сейчас сильно заросла.
* Межевой кол у румынского крестьянина нередко ночью переставляют,
чтобы украсть клок земли.
С Александру Бокулея ручьями катился пот, а он все прыгал и прыгал на
меже. В том месте, где тяжелые колосья, откинутые ветром, перевешивались в
сторону соседнего поля, Бокулей торопливо, но осторожно собирал их в руку и
перегибал спелые восковые стебли в свою сторону. При этом он что-то сердито
ворчал себе под нос, словно бы делал выговор непокорным колосьям за
непочтительность к законному хозяину. Убедившись, что межа стала достаточно
заметной, крестьянин начал косить. Крюк долго не хотел подчиняться его
рукам. И не удивительно: ведь румын впервые в своей жизни пользовался этим
странным орудием. Крюк смастерил для хозяина Пинчук, убедив старика, что
косить им все же спорее.
"Не комбайн эта штука и даже не лобогрейка, но всо же ей легче
працювать, чем серпом",-- говорил он, вручая Бокулею старшему крюк. Кузьмину
Петр Тарасович приказал обучить старика пользоваться этим нехитрым
приспособлением, но тот не успел, был занят на другой работе: три дня подряд
возил к переднему краю боеприпасы, помогая полковым обозам.
В конце концов старик приноровился, и дело пошло. Работал он до одури,
до знобящей дрожи во всем теле. Василика, напевая свои песенки, еле
поспевала за ним вязать снопы.
– - Поторопись, Василика, поторопись, соловушек!
– - улыбался ей свекор.