Солдаты

сказать: "Посмотри-ка на нас, товарищ парторг! Мы вовсе не унываем!.. Мы еще

и веселиться можем! Чего там!"

Шахаев, поняв состояние солдат, предложил:

– - Давайте, товарищи, споем...

– - Петь нада... Всем нада!..-- горячо и обрадованно подхватил Каримов.

Немцы то ли сделали перерыв на обед, то ли еще по какой причине, но

только прекратили обстрел.

– - Давай затягивай, Семен,-- попросил Аким.

Однако Ванин, помрачнев, проговорил:

– - А песня не получится. Нет запевалы. Кузьмича нет...

Шахаев посмотрел на него долго и пристально и сразу понял, что не в

песне дело: просто солдат вспомнил, что где-то совсем недалеко отсюда есть

старый добрый Кузьмич, Пинчук, Наташа, Забаров, все разведчики, все наше, и

там жизнь. А тут...

Начался третий день "обороны Шахаева". И парторгу показалось, что

дальше держаться невозможно, что нельзя еще хотя бы на несколько часов

оттянуть то, что должно было произойти. Показалось это и по взглядам солдат

и еще больше по словам Сеньки: "А песня не получится". Что ж, вот как будто

сделано все, что должно и возможно было сделать; все физические и духовные

силы иссякли; можно, пожалуй, и кончать. Кто обвинит их в этом?

– - Зажигай!..-- хрипло приказал саперу Шахаев, видя, что солдаты знают,

что он хочет отдать этот последний приказ, и давно ожидают его.

Сапер долго не мог зажечь, спички ломались. Солдаты сбились вокруг

парторга, обнялись.

2

В подразделениях все было готово. Еще накануне ночью несколько тяжелых

батарей было выдвинуто к переднему краю. Зарывать в землю многотонные махины

артиллеристам помогли саперы и пехотинцы. Выдвинулась далеко вперед и

батарея Гунько. Бывший наводчик, а два дня назад получивший звание старшины

Печкин являлся чуть ли не главным помощником командира батареи. Он бегал

возле орудий, покрикивал на сержантов и солдат, торопил их. Подвизался в

качестве бывалого артиллериста и Громовой. Он успел обрести осанку завзятого

пушкаря -- солидная медлительность, полное презрение к не умолкавшей ни на

минуту пальбе, неторопливая походка вразвалку, вполне соответствующая и роду

войск и чину паренька: он принял от Печкина расчет, и не какой-нибудь, а

первый, по орудию которого, как известно, производится пристрелка репера и

строится параллельный веер. Фамилия у него была звучная и как-то мало

подходила к его щупленькой фигурке, а еще меньше -- к тонкому голоску. Ванин

серьезно советовал ему изменить фамилию и прозываться

Колесницыным-Пророковым, что, по мнению разведчика, звучало бы еще

внушительнее. Но Громовой никогда не верил ни в Илью-пророка, ни в его

огненную колесницу, а потому от предложения Ванина отказался.

Сейчас Громовой, выверяя прицельные приспособления, спрашивал нового

наводчика Ваню, парня молчаливого и на вид угрюмого:

– - Дострельнем до Бухареста, Ваня, а?

– - Поднатужимся ежели...-- неохотно отвечал тот, недовольный, видимо,

тем, что Громовой не доверял его умению, сам проверял прицел.

– - Ежели поднатужимся, то и до Берлина...

– - Коли танки подсобят,-- проворчал Ваня.

– - Танков хватит. На днях мы со старшиной ездили в лес, за Гарманешти,

в артмастерскую, так в этом самом лесу их видимо-невидимо...

– - Кого?

– - Танков, темнота! Кого, кого!..

– - Так бы и сказал.

– - Так и говорю. Стоят в лесу, загорают, все новенькие, с иголочки.

Танкисты на меня даже с завистью поглядели. "С передовой?" -- спрашивают. "С

передовой,-- отвечаю.-- Откуда же мне быть!" -- "А мы,-- говорят,-- вот

скучаем тут, держат нас на привязи".-- "Успеете,-- говорю,-- навоюетесь!"

Понял, еловая твоя голова, об чем речь? Целые скучающие бригады стоят за

нашeй спиной. Стало быть, резервы у нас богатые. Вот завтра как шандарахнут!

Видал, кто вчера на нашем энпе был? То-то оно и есть. Командующий фронтом

тут появлялся! A ты...

Громовой не договорил. Его отвлек батарейный связист, выкрикивавший в

трубку:

– - "Клен", "клен"!.. Я -- "акация". Проверка.

– - Дуб ты, а не акация,-- заметил сердито Громовой, обиженный тем, что

ему не дали довести до конца "стратегическую мысль", как он сам назвал свои

рассуждения.-- Кто ж так орет в трубку? Немцы могут услышать. У них от

страху слух-то, поди, заячий теперь, всякий шорох слышат.

Под зеленой сеткой, которой было прикрыто орудие, сидели артиллеристы и

негромко разговаривали. Как всегда в свободную минуту, они обсуждали вопросы

большой политики, весьма важные с их точки зрения проблемы.

– - А что будет с Антонеской, товарищи?
– - спрашивал один, очевидно,

только для затравки: солдатами не раз обсуждался этот вопрос, и участь

Антонеску, в сущности, была давно уже предрешена ими.

– - Повесят, что ж ему еще,-- отвечал второй боец таким тоном, словно бы

оскорбился тем, что его товарищ не понимает таких простых вещей.

– - С Гитлером бы их на одной перекладине...-- мечтательно проговорил

первый и неожиданно добавил: -- Его, Антонеску, теперь, кажись, и сами

румыны повесили б...

– - Кто знает?

– - Что ж там знать? Повесили б, говорю тебе!

– - А почему ты так думаешь?

– - Почему, почему!.. Тоже мне новый почемукин объявился!.. Что ты ко

мне пристал?
– - зашумел солдат, должно быть больше сердясь на себя оттого,

что не мог сразу ответить.

Он помолчал, подумал и уже уверенно выложил:

– - Ты видал, что в Гарманешти творится? Подняли румыны голову. Митинги

у них там и прочее. По шапке хотят они своего Антонеску. А откуда у румын