Солдаты

бежал рывками, подбадривая себя криком:

– - Скорей!.. Скорей!..

Пуля кнутом обожгла левую щеку солдата. Боец выругался, зажал щеку

ладонью и, не задерживаясь, устремился вперед. "Началось",-- прошептал он

горячими, сухими губами, чувствуя, как что-то сильное поднимается у него в

груди, делает его тело легким и упругим.

"А генерал-то идет в полный рост. Как бы его..."

Испугавшись собственных мыслей, солдат задержался и побежал рядом с

Сизовым. За его спиной, быстро раскручиваясь, поскрипывала катушка.

"Ура", прорываясь сквозь грохот боя, ширилось, разливалось по всему

берегу, с шумом ударяясь о скалы, заглушая испуганно-торопливый треск

немецких пулеметов и автоматов. Мелькали сгорбленные фигуры солдат,

короткими перебежками продвигавшихся к селу. Снаряды уже рвались на пeскe,

оставляя после себя маленькие воронки. С левого берега басовито ухала наша

тяжелая артиллерия, грохотали "катюши". Появились первые раненые и убитые.

Черными пятнами выделялись они на песчаном берегу, тускло освещаемом

сочившимся сквозь тучу лунным светом. По песчаным увалам ползли линейные

надсмотрщики, отыскивая повреждения провода. A на левом берегу уже появились

понтонеры. Они спускали на воду первый паром. Возле него суетились солдаты,

возбужденные стрельбой у Бородаевки.

Дивизия завязала бой за плацдарм.

5

Сенька и Наташа лишь на рассвете отыскали группу Шахаева. Маленькая

горстка людей находилась у самого берега, под кручей, среди огромных древних

валунов. Кругом были видны воронки от снарядов. Шахаев был ранен в третий

раз и теперь без сознания лежал среди камней. Возле него сидел санитар,

оставленный, как потом стало известно, старшиной Фетисовым, рота которого

высадилась в этом месте. Бой шел где-то уже наверху, далеко отсюда, и тут

было спокойно. В пяти шагах от Шахаева лежал сапер Узрин, убитый вскоре

после высадки на берег. Из отряда Шахаева невредимым остался только

азербайджанец Али Каримов. Торопясь он стал рассказывать Наташе и Ванину

подробности неравного боя. Впрочем, из его слов трудно было что-либо понять:

русский язык Али знал плохо, а волнуясь, и вовсе коверкал его. Сенька не

хотел обижать красноармейца, он внимательно его слушал, но в конце концов

все же не вытерпел и перебил:

– - Рассказываешь ты, Каримыч, горячо, но неразборчиво, как гусь. Лучше

потом. И сам вижу, что туго вам пришлось. Но и нам досталось. Многих ребят

уже нет, Каримыч,-- с несвойственной ему печалью повествовал Bанин,

капитана-то Крупицына... убили. Нет больше его...

Каримов выслушал эту весть с обидной для Сеньки апатией. На глазах Али

за одну ночь умерли трое, и вот умирает четвертый. Ощущение горя как-то

притупилось в нем. Осталось, однако, желание кому-то поскорее помочь,

кого-то выручить, чтоб не было хоть в этот день еще одной смерти. Али

забеспокоился.

– - Старший сержант в медсанбат нада... операция нада. Скоро нада...

умрит он...

Последние слова Каримова вывели Сеньку из минутного оцепенения.

– - Кто "умрит"?! Что зря бормочешь! -- и, подбeжав к Шахаеву, Ванин

стал помогать Наташе перебинтовывать его.

– - Лодку ищите, в медсанбат его быстро...-- взволнованно сказала

девушка.

Ванин и Каримов убежали к реке.

Перебинтовав Шахаева, Наташа присела рядом с ним на небольшом круглом

камне. Руки девушки перебирали теперь уже совсем белые волосы парторга.

Шахаев негромко стонал, порой начинал о чем-то часто и страстно говорить на

своем родном языке. В такие минуты большие потрескавшиеся губы его

раскрывались -- Шахаев улыбался. Иногда он называл имена знакомых Наташе

ребят. Затем вдруг начинал говорить по-русски. При этом раза два он невнятно

произнес и ее имя. И оба раза девушка испуганно вздрагивала, тихо и

осторожно снимала со своих колен его большую голову. А когда он умолкал,

Наташа опять поднимала его к себе на колени и, низко склонившись над ним,

дышала ему прямо в лицо, словно хотела своим дыханием удержать медленно

уходившую от него жизнь. Изредка он открывал глаза. Черные и безумные, они

были очень страшны, смотрели на нее дико и бессмысленно. Наташа скорее

закрывала их своими руками. Она сильно обрадовалась, когда увидела на берегу

Сеньку и Каримова. Те подвели откуда-то небольшую лодку.

Часом позже Шахаев уже лежал на операционном столе в медсанбате,

который, по странному стечению обстоятельств, находился как раз в том саду,

откуда уходили за Днепр разведчики. Тут еще стояла хозяйственная часть

разведроты во главе с Пинчуком.

В тот же день Пинчук, Кузьмич, Михаил Лачуга, Сенька и Наташа

переправились на правый берег. Днепр уже там и сям бороздили, не обращая

никакого внимания на непрерывные бомбежки, огромные паромы. Они перевозили

тяжелую артиллерию, машины с боеприпасами, танки и "катюши". Маленькие

бесстрашные катера, сердито урча и разгоняя от себя водяные валы, быстро

влекли за собой по два, а то и по три парома. Танки-"тридцатьчетверки", едва

съехав с парома, на полной скорости мчались к селу, чтобы скорее укрыться от

вражеских бомбардировщиков и снарядов. Над Днепром, высоко-высоко, стаями

вились патрулирующие краснозвездные истребители; за Днепр, в сторону

Бородаевских хуторов, за которые все еще шел бой, низко проносились

эскадрильи штурмовиков. То и дело вспыхивали воздушные схватки.

Кузьмичу удалось устроить своих лошадей вместе с повозкой на пароме,

которым руководили знакомые саперы. Трофейных же, "Сенькиных", битюгов

пришлось перегонять вплавь. Лачуга, в распоряжение которого поступила эта

"иностранная" скотина, держал битюгов в поводу и, стоя на пароме,