Солги обо мне. Том второй

Касаюсь рукой головы – бинтов нет.

Так, это хорошо.

Или нет?

Выдыхаю, пытаюсь сосредоточиться – очень тяжело, мыслям в голове как будто просто нет места, как будто туда залили свинца, забили череп под завязку.

Так, хорошо, пока в причине отсутствия бинтов я вижу две причины: они просто не были нужны, голова не получила серьезных повреждений; их уже сняли, потому что все зажило.

Снова смотрю на собственную тонкую руку. Сжимаю и разжимаю кулак, при этом не ощущая ни капли силы в мышцах.

Без вариантов – столь серьезная потеря мяса не могла случиться за неделю, да и за месяц, пожалуй, тоже…

Сколько же?!

Пытаюсь осмотреться в поисках какого-то подобия кнопки экстренного вызова врача или хотя бы шнурка от колокольчика. Хрен там было. Единственное, что тут есть – небольшая коробочка аппарата, что следит за моим сердцебиением, да капельница на облупившейся стальной «ноге». Возле остальных кроватей – тот же набор.

Кажется, я еще несколько раз проваливаюсь в подобие сна, а когда в очередной раз прихожу в себя, в палате стоит врач, судя по всеми, и пара медсестер с ним. Все трое чернокожие.

Заменив мое внимание, одна из медсестер тихонько одергивает врача за рукав, что-то прошептав тому на ухо. Впрочем, я не уверен, что она шептала, потому что звон уз ушей никуда не делся. Стал слабее, но не исчез – очень похоже на последствие контузии.

Врач оборачивается – и его чуть приплюснутое лицо озаряется белозубой улыбкой.

— Good morning. How are you feeling? – говорит на хорошем английском.

— Good. How long have I been here? – с трудом ворочаю непослушным, распухшим от жажды языком.

Точно, я чертовски хочу пить!

Улыбка врача чуть меняется, но я все еще не очень четко вижу, чтобы понять – что это за эмоция. Он подходит к моей кровати и сверяется с табличкой на ее спинке.

— Seven weeks. You are lucky. Do you remember what happened? Do you remember what your name is?

Ага, счастливчик…

Семь блядских недель!

В голове становится еще тяжелее, будто из-под всего этого свинцового гнета пытается пробиться что-то невероятно важное. Но пробиться не может.

Глава тридцать вторая: Венера

Глава тридцать вторая: Венера

В субботу я безупречно играю роль «раскаявшийся послушной жены», периодически изображая попрыгунью-стрекозу, которой очень повезло с муравьем. Буквально заглядываю Олегу в рот и при каждом удобном случае спрашиваю его мнение обо всем на свете. Даже хорошо, что мне всегда было наплевать на мнение его друзей и можно абсолютно спокойно реагировать на разные ужимки по этому поводу, в особенности от Маши, которая, как я уже поняла, в своей семье единственный мужик с яйцами. Олег, конечно, весь в своей «всепрощающей» роли - иногда смотрит на меня с умилением, иногда с подчеркнутым пренебрежением, но при этом ведет себя подчеркнуто ласково, ни на минуту не давая повода усомниться в том, что все это у нас показное.

Но во всей этой показухе и игре в «счастливое воссоединение» есть один огромный плюс - свежий воздух положительно действует на мое самочувствие. Здесь, вдалеке от города, даже морозный декабрьский воздух ощущается на языке какой-то утонченной сладостью, и я жадно глотаю его, чтобы надышаться впрок.

Много гуляю, пользуясь тем, что тошнота и плохое самочувствие впервые за все эти недели отступают, и можно спокойно дышать полной грудью. Олег, к счастью, не ходит за мной следом. Отчасти, потому что постоянная слежка не очень хорошо скажется на образе нашего милого, вспыхнувшего с новой силой счастья, отчасти, потому что отсюда мне все равно некуда бежать - поселок абсолютно закрытый, сюда не заезжают случайные машины, и до трассы пешком минут тридцать. Даже если бы я настолько сошла с ума, чтобы бежать безоглядно в снег и в мороз, без денег и телефона, Олег запросто меня догонит. Единственное, чего я таким образом добьюсь - дам ему повод не выполнять наш договор и, возможно, окажусь в больнице со сломанным носом или трещинами в ребрах.

И с выкидышем.

Оглядываюсь, убеждаюсь, что отошла достаточно далеко от дома, провожу ладонью по низу живота, но быстро себя одергиваю и возвращаюсь.

Захожу внутрь теплой кухни, где - слава богу!
– приятно пахнет чаем с бергамотом и лимоном. Марина как раз выставляет на винтажный поднос красивые чашки из фарфорового сервиза. Вчера весь вечер рассказывала, что это наследство бабушки Алексея, и тыкала пальцем в клейма мастера на обратно стороне.

— Можно?
– Я протягиваю руки к чашке, которую она собиралась ставит последней.

Марина улыбается, наливает в нее чай из заварника с витиеватой крышечкой из того же набора. Ставит передо мной и подвигает ближе корзинку с профитролями. После небольших колебаний беру один, откусываю и с радостью чувствую незамутненную тошнотой сливочно-кокосовую начинку.

— Очень вкусно, - хвалю Марину.
– Спасибо большое.

— Это из ресторана, - легко и небрежно признается она.
– Я только в микроволновку запихнула на минуту, чтобы казались теплыми. Готовить я умею только чай.

— Чай тоже ничего, - пытаюсь выглядеть дружелюбной.

— Я бы тоже от него свалила, если бы узнала, что он таскается с той драной шлюхой.

Марина так резко меняет тему разговора, что мне нужно время сообразить - это она уже не о выпечке и заварных пирожных, а о моем муже.

— Видела их вместе, - даже не пытаясь понизить голос, продолжает Марина, хотя я даже отсюда слышу чьи-то шаги в коридоре.
– Хотя, конечно, она в шикарных тряпках и на руке «гвоздь», но, как говорится, можно вывезти бабу из колхоза, но колхоз из бабы вывезти невозможно.

— Я не очень понимаю… - Мне тяжело изображать растерянность, особенно после недавней встречи с Ритой. После ее откровений никакая правда Марины уже не может звучать шокирующе.

Видимо, у меня получается удачно, раз Марина смотрит на меня с откровенной жалостью. Но все-таки расшифровывает:

— Он с Викторией таскается. Бывшей бабой Макса. Кстати, - она задумчиво откусывает край пирожного, морщится и кладет его рядом на стол, - странно, что его нет. Обычно Олег всегда приглашает его на такие посиделки. И так скука смертная, так еще и не на чей симпатичный зад попялиться.

С момента приезда сюда я только то и делала, что каждую секунду тренировала характер и давила желание показать им всем, как они мне омерзительны и противны, потому что эти люди целиком и полностью из мира Олега. В моей реальности с нормальными, пусть и странными проявлениями любви и радости такие бы просто не выжили.

Но слова Марины буквально за секунду превращают мои мысли в вязкое, скользкое месиво из злости, паники, боли и воспоминаний о ежедневных кошмарах, в которых Меркурий возвращается в мою жизнь… в цинковом гробу обугленным, бесформенным, абсолютно не похожим на останки человеческого тела куском мяса.