Солнце слепых

Дрейк резко повернулся и почувствовал боль в пояснице.

– Что с вами?
– обеспокоено спросила Анна Семеновна.

– Да побаливает немного. Радикулит или как там его...

– К врачу не обращались?

– Что к ним обращаться? В руках скальпель, на языке латынь.

– Да-да-да, я тоже не обращаюсь. Я «от спины» ложусь на стол и задираю ноги. Боль сама сползает. Кстати, где вы пропадали столько времени?

– Пропадал я весьма некстати, Анна Семеновна.

– Зовите меня Анна! При чем тут Семеновна? Если уж на то пошло, мой отец вообще был Зигфрид. А может, и Никифор. Да и вообще, когда вы обращаетесь ко мне, при чем тут мой отец? Я вас тоже буду звать Федором.

– Можно и Фрэнком, - разрешил Дрейк.

– Пропадал я потому, что жена моя, царствие ей небесное, преставилась этой зимой. Через три месяца после того, как погибли наш сын со снохой. Весь год прошел «некстати».

– О, простите меня, кэп, - только и смогла вымолвить Анна Семеновна.

Помолчав, она долго разглядывала пространство, что было в коридоре выше головы, вздохнула:

– У моих знакомых, профессора Сазонтьева, вот так и так идут замечательные антресоли...

– Чем же они замечательны?
– поинтересовался Дрейк.
– Инкрустацией?

– На них покоится хлам династии Сазонтьевых за много-много лет.

– Зачем хранить хлам?

– Как же, архив, фотографии, те же обои...
– Анна Семеновна смолкла.

– И что?
– не выдержал паузы капитан.

– Я вот подумала: а не заказать ли и мне такие же?

– Вам? Зачем? У вас и так прекрасно все хранится, - Дрейк обвел взглядом комнату.
– Все под рукой. А на антресоли лезть надо. Убьетесь еще.

– Хочется, - призналась Анна Семеновна, - давно хочется. Мечта детства. Для полного счастья всегда не хватает капельки.

– Хорошо. Нужны три доски и уголок. Еще дрель, ножовка, молоток, отвертка - нарисую, как в сказке. Гвозди да шурупы. Можно фанеру, если желаете с дверкой.

– Кэп, я ваша невольница! Делайте со мной, что хотите!

– Ну зачем же?
– ухмыльнулся Дрейк.
– Свобода - главное завоевание женщин в нашей стране.

– Увы, - вынуждена была согласиться Анна Семеновна, - и единственное.

Они еще много говорили о здоровье, семье, молодости, словом о том, чего больше не было, и оттого обоим было немного грустно, но и хорошо. Они будто в четыре руки ткали одно полотно под названием «Вечер».

– Ну мне пора, - Дрейк посмотрел на часы.

– Я вас провожу, мне надо купить папирос.

– Возьмите мои.

– Благодарю. Я хочу проводить вас, Федор. Какое небо сегодня!

– Выше семи небес счастья.

Глава 34

На острове Валькирий

Потом лето ушло, а вместе с ним пропала куда-то и Анна Семеновна. Будто эмигрировала в Новую Каледонию. Как потом выяснилось, Анна Семеновна, разочаровавшись в издании литературно-публицистического журнала, ушла в полугодовой «творческий» отпуск. Натащила из институтской библиотеки гору книг и журналов, закупила сахар, соль, рыбные консервы, лук, томатную пасту, картошку, макароны, и три месяца, не выходя из дома, по восемнадцать часов в сутки писала книгу о влиянии студенческого театра на уровень высшей нервной деятельности студентов и профессорско-преподавательского состава, а также высшего образования в целом. «В последнее время я крепко подружилась с вечерним светом, - говорила она по телефону.
– В Японии это означает, корпеть допоздна». Ею были привлечены новейшие данные педагогики, психологии, медицины, множества социологических опросов, а также криминалистики и театрального искусства. Монография, по ее оценкам, «тянула» на шестьдесят печатных листов. Бумагой был завален весь угол комнаты, которую до двенадцати часов ночи она называла «кабинетом», а после двенадцати - «будуаром». А в целом, следуя японской традиции, помещение называлось «Ветка сакуры», что и подтверждала веточка облепихи в бутылке из-под кефира.

– Надо гнать из себя лень, решительно гнать!
– убеждала Анна Семеновна перед сном собственное отражение в зеркале. Потом раскланивалась перед будуарным кабинетом: - Потерпи, дружок! Твои стены еще увидят стиль Людовика Четырнадцатого!

Когда Дрейк в ноябре столкнулся с нею возле ЦУМа, он даже вздрогнул - так решительно она бросилась посреди улицы ему на шею.

– Это вы, кэп!
– воскликнула она.

– Это я, мадам, - сознался Дрейк.

– Нет, это вы?
– не верила Анна Семеновна своим глазам.
– Где вы столько пропадали?

Граждане обтекали их стороной, бросая косые взгляды. Уж очень непривычно и неприлично для пожилых солидных людей стоять посреди улицы на оживленном месте и орать, что ни попадя!

Удивительно, почему я начинаю нести всякую чушь, подумал Дрейк. Она, ладно, ей, как женщине, не внове, но я-то, чего я так завожусь? Но, вспомнив своих знакомых, он пришел к выводу, что все они рядом с любой женщиной из нормального человека превращаются в заводную игрушку.

– Что же вы теперь, вдвоем с Машей?
– неожиданно другим тоном и даже голосом спросила Анна Семеновна.

Дрейк с удивлением посмотрел на нее.

– Вдвоем, Анна Семеновна.

– Мы же договаривались: Анна.

– Вдвоем, Анна.

– А пригласите, Федор, меня к себе. Я вас не оторву от дел?

– Да какие у меня дела?
– вырвалось у Дрейка.
– Разве в женских силах оторвать мужика от дел?

– Браво, Федор!
– восхитилась Анна.

– Маша будет очень рада. Пойдемте. Возьму только водку и торт.

– Можно, торт куплю я?

Маша встретила гостью восторженно. Она помнила жуткий тарарам, когда к бабе Лиде в гости пришли баба Катя и баба Аня, а с ними еще четверо студентов. Студенты с воплями так брякались на пол, что прибежал перепуганный дед Рыбкин, а баба Аня орала в это время: «Повторить! Вашу мать! Убедительней!» Тогда ей было не до сна, она сидела у деда на коленях и слышала его шепот: «Вот, посмотри, Машенька, три бабушки, три бабы, троебабство какое-то!» «Деда, - спросила она тогда.
– А что такое троебабство? Это три бабы?» «Это царство такое, Маша», - сказала баба Аня и расхохоталась.

– Показать рисунки?
– сразу же спросила девочка.

– Покажи. Это тебе подарок. Торт и вот, лимонад. Нас угостишь? Обожаю сладкое!

– Я тоже обожаю, баба Аня.

– Ты помнишь, как меня зовут? Умница, - у Анны Семеновны на глаза навернулись слезы.
– Что-то жалко мне стало, Федор, вас. Простите. Давайте выпьем. Ой, какие рисунки! Нет, я вполне серьезно. Да ты художница, Маша! Ты продолжаешь рисовать корабли?

– Да, вот это «Золотая Лань» в проливе Магеллана, а вот это «Бонавентура».

– Как, как? Вентура? Актер есть такой, Лино Вентура. Копия - твой дедушка!

– Да, «Бонавентура». На нем дедушка работал генерал-адмиралом.

– До того, как стал капитаном теплохода «Клара Цеткин»?

– Да, зря только с «Клары Цеткин» сняли пушки и паруса.

– Это тебе дедушка рассказал?

– Да, он мне столько всего рассказал о кораблях, что я тоже решила стать адмиралом.

– Станешь, - сказала баба Аня.
– Главное, хотеть. Кто хочет, тот и может. Знаешь что? Я решила организовать в институте, где я работаю адмиралом, выставку детского рисунка. И начнем с твоих, а? Ты как, не против? Дашь мне на время рисунки?

– Дам. У меня их пятьдесят четыре.

– Все пятьдесят четыре давай!

Баба Аня до того заболталась с Федором и Машей, что спохватилась только за полночь.

– Ой, Машенька, что же это я, дура старая? Тебе спать давно пора! Да и вам, Федор, с утра на работу; это у меня вечер длится всю ночь, а утро начинается в полдень. Простите, ради бога!

– Да что вы, что вы! Оставайтесь у нас. У Маши есть место.

– Оставайтесь, баба Аня! Я вам еще что расскажу!
– и она прошептала на ухо Анне Семеновне: - Но это страшный секрет!