Солнце слепых

– Вот фотокарточка девушки, не она?
– Федору протянули маленькую фотографию с уголком. Он взял ее. Изабелла глядела ему в глаза и задавала вопрос: «Ты не забудешь меня?»

Когда он шел по улице, он то и дело вынимал фотокарточку, с которой Изабелла улыбалась ему и говорила: «Пообещай мне, Феденька, ждать меня, ждать, несмотря ни на что!»

Он шагал, не видя пути, а в ушах его таяло продолжение его диалога с Монтенем, о котором он так и не успел рассказать Челышевым, и расскажет ли теперь вообще кому-нибудь?

«Монтень с горящими глазами убеждал меня:

– Пифагор покупал у рыбаков рыб, у птицеловов птиц, чтобы отпустить их. Для меня невыносимое зрелище, когда добивают загнанного оленя и я вижу слезы на его глазах, молящих о пощаде. Так и люди убивают часто друг друга лишь затем, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Жестокость убивает меня. В меня, должно быть, вселилась душа одного из этих убитых оленей.

– Вы сострадаете всем?

– Да, я сострадаю всем, и хочу успеть сказать об этом всем еще при жизни...

А при расставании, когда я ему открылся, кто я есть, он обнял меня и растроганно произнес:

– Я так и думал, что вы не простой человек. Нет, над вами летает ореол - я вижу его. Не могу не сказать вам на прощание: меня занимают постоянно те души, которые хладнокровно видят блеск обнаженных мечей, которые способны бесстрашно встретить и естественную, и насильственную смерть. Храни вас Господь!

А я на прощание, как мальчик, хотел убедить его в том, каков я есть, хотя он лучше меня знал, каков я.

– Я благоговею перед всем в этом мире, - убеждал я его.
– Перед этой географической картой, перед океаном, перед испанцами, которые хотят убить меня, перед королевой Елизаветой, благословившей меня на все преступления, перед самим собой, которого я не могу понять, перед своим ненасытным желанием побывать всюду, где еще не побывал. Весь этот мир и подвластен, и неподвластен мне, но я не его господин и не его раб, я и есть этот мир. Даже если меня схватит инквизиция, в ее застенках я буду свободнее, чем в водах Атлантики.

Больше мы не виделись. Из наших бесед я уяснил главное: злоупотреблять властью то же, что злоупотреблять вином - тошнит и кружится голова. Но от вина плохо только тебе, а от власти - всем остальным. Увы, по собственной глупости все это я испытал на собственной шкуре».

Федор справился о Челышевых уже у всех. Никто ничего не знал. У него голова шла кругом. Хотел даже позвонить Гвоздеву, но что-то удержало его.

На третий день ему шепотом подсказали, где можно найти Ольгу Челышеву. Федор с удивлением посмотрел на незнакомого мужчину, пытаясь запомнить его лицо, но не запомнил.

Федор тут же побежал к ней. По шаткой лесенке поднялся на крылечко, постучал в дверь. Не дождавшись ответа, толкнул дверь и вошел сразу же в крохотную комнатенку, в углу которой Ольга чавкала в корыте детское белье. Сенька спал на общей с матерью кровати. Из мебели были еще столик, вторая табуретка (на первой табуретке стояло корыто) и сундучок. На сундучке на фанерке располагались керогаз и чугунок со сковородкой. Противоположный угол перегораживало подобие ширмочки, за которой был рукомойник, а под ним ведро. Это как-то все разом бросилось Федору в глаза. Все, что имело отношение к поиску Изабеллы, приобрело для него исключительную важность.

– Оля!
– с порога крикнул Дерейкин.
– Меня выпустили!

Ольга без сил опустилась на пол возле корыта. И тут Федор понял, что свобода - фикция, лишенная всякой свободы, зависящая только от силы взрыва каждой секунды бытия.

– Где все? Почему? Как ты тут оказалась?
– Федор недоуменно оглядел клетушку.

– Их всех, Федя, - бодро начала Ольга и сорвалась на шепот, - арестовали.

– Как арестовали?
– шепотом переспросил Дерейкин.
– Всех?

Он вдруг все понял. Его как обухом ударило по голове. От меня-то только и ждали компромата именно на Челышевых! Раз выпустили, значит, я им его дал! Правый висок пронзила боль. Но что я им такого сказал? Да нет, это во мне сидит из романа «Овод»! Ничего я не сказал ему!

Федор стал вспоминать вопросы, которые задавал следователь, и подумал, что из Сильвы, без особой фантазии, легко получался Челышев. Портреты, что-то он спрашивал у меня про портреты?

– Оля, а что за портреты висели в кабинете у Рамона Карловича?

– Это старинные портреты. Кажется, шестнадцатого века. Предки по линии Рамона Карловича. Их фамилия была Сильва. Это знаменитая испанская фамилия.

– А что... какое отношение они имели ко всем им?

– Дело в том, - вздохнула Ольга, - что и сегодня в Испании есть их родственники, мне рассказал об этом Борис, которые как-то посодействовали приходу к власти генерала Франко.

Потом Ольга рассказала, что портреты и послужили следствию одной из основных улик принадлежности Челышевых к этой знаменитой испанской фамилии. За день до ареста Челышевых портреты куда-то пропали. Ольга протирала пыль, смотрит, портретов нет. Хотела спросить, где они, да замешкалась и позабыла. Скорее всего, их спрятал сам Рамон Карлович. Но их пропажа только усугубило вину семейства. Их всех обвинили, чуть ли не в организации военно-фашистского мятежа против Испанской республики. А то обстоятельство, что Челышевы приехали в Россию еще при царском режиме, позволило обвинению приплести к приговору еще и организацию этого заговора на территории СССР.

– Да ну, чушь какая-то! Откуда ты узнала это?
– спросил Федор.

– Следователь Гвоздев, его воспитывала моя тетка в Страшенах, рассказал мне. Ему, я думаю, обязана тем, что меня не арестовали вместе со всеми. Тебя что, спрашивали о тех портретах?

– Да нет, это я так, - ответил Федор.

«То-то он ломал комедию со мной, - подумал Дерейкин.
– Хотя и я, может быть, обязан по гроб жизни ему, что сижу сейчас вот здесь, а не там».

– Как малыш?
– поинтересовался он.

– Как надо, как же еще.

– А какую фамилию будет носить он?
– не удержался Дерейкин.

– Как какую?
– удивилась Ольга.
– Челышев.

– Про портреты спрашивали?

– Спрашивали. Сказала: были какие-то, но какие - не знаю. Зря, наверное, сказала.

Еще Ольга рассказала сон, который видела Изабелла за сутки до ареста.

– Я его, Федя, помню, словно сама видела. Слово в слово помню! Белла рассказала мне его утром. Не надо было ей его рассказывать! Ну, да теперь!.. Бедненькая, глаза во все лицо, а в них жар, сухой жар. Я такой испытала как-то в Калмыкии, в июле вдруг свалилась с какой-то лихоманкой. Температура - что снаружи, что внутри - за сорок градусов. И никакой надежды на улучшение! А тут, представляешь, я такой же точно жар увидела в ее глазах! Жар и страдание. Как она переживала за тебя, как переживала! Всю неделю она не находила себе места. Не ела, не спала. Почернела, осунулась, бедняжка. Куда они только с Борисом не мотались в поисках хоть каких-то известий о тебе!