Сомнамбула

Обеспокоенная мама мальчика вызвала к нему очень хорошего доктора, который прописал леденцы от трусости. Съешь их — и ты уже храбрец. Прописать-то он прописал, но леденцы еще надо было раздобыть, и дети отправились на поиски волшебного лекарства. Не знаю, куда смотрели их родители, но все окончилось хорошо. Дети совершили много подвигов, мальчик защищал девочку от опасностей, и ему наконец-то удалось ее рассмешить. У нее оказалось очень несложное чувство юмора, кроме того, она до ужаса боялась щекотки.

Потом они выросли, и случилось то, что должно было случиться. Мальчик влюбился в девочку. Смелость снова куда-то подевалась, а леденцов под рукой не было. И тогда он начал писать письма, каждый день по три листа. И даже сочинил один раз стихи, глупые и бестолковые. Не иначе кто-то ему объяснил, что так дела не делаются и что на девушек трудно произвести впечатление при помощи стихов собственного сочинения. Мальчик поверил, бросил стихосложение, пошел и купил обычных шоколадных конфет. И цветочки тоже, но их он забыл в электричке. А что было дальше, пока неизвестно, во всяком случае, мне. Продолжение завтра. Что касается конфет, то они в моем рюкзаке, я припрятал килограммчик. Знал, что ты сразу съешь весь недельный запас. Так оно и вышло.

Он не поворачивал головы. За руки не хватал и к сердцу их не прикладывал, так что признанием это быть не могло. Я давно отстала так, что едва различала слова, но все равно не верила своим ушам и механически тянула вниз лямки рюкзака, как бы пытаясь убедиться в действии силы тяжести. Ее не было, и оставшаяся без противовеса безымянная сила подталкивала вверх, через косые вечерние лучи, размечающие тропу на клетки по цифрам 1,2,3 на одной ножке, пока не возникнет последняя с надписью «небо» (теперешние школьницы пишут «космос»). Потом был указатель с отметкой высоты, хвойный дым, петли воланчика, разболтанная сетка на стоянке, бородатые (а как же) спелеологи, неразборчиво гитара, стук топора, свист настройки и незнакомые позывные, разбегающиеся по воде из верхнего лагеря, но радио выключили, потому что нужно когда-нибудь спать

и мы тоже заснули, потому что нужно когда-нибудь спать.

* * *

Я видела его в бешенстве, но не в грусти. Один раз я здорово опоздала, а не стоило, потому что лето прошло. Был первый день осени. Он сидел на бульваре и как будто читал (ты же знаешь, он читает всегда и везде). Я решила тихонько подойти к нему… Я еще не знала, что сделаю, но мне хотелось удивить его, или обрадовать, или и то и другое. Он обернулся раньше. Сердце ухнуло куда-то к корням, к ножкам скамейки, в таких случаях собаки, кажется, воют. Он был чернее, чем обычно. Причесан, белая рубашка под черной курткой. Ботинки. Ну ты помнишь, у него тогда еще были длинные волосы. Он выглядел хмурым и даже сердитым, а в руках держал самую настоящую розу. Это был первый и последний цветок, который он мне подарил.

Помню, я что-то задумала и хотела с ним посоветоваться. Кажется, я планировала бросить университет и всерьез заняться живописью. К счастью, этот порыв у меня быстро прошел. Мы сидели в темноте, было слышно, как за стенкой его отец стучит на пишущей машинке — то залпами, то одиночными (можно хронометрировать — пришла мысль, ушла мысль). «Я давно хочу спросить тебя, это важно. Ты подумай и ответь, но только сначала подумай». Он поднялся, дернул форточку на себя: «Черт, опять заело. Сколько раз я им говорил, чтобы не закрывали! Ты хочешь спросить, испытываю ли я к тебе вечную любовь? Иногда да, иногда нет». Почти без знаков препинания и не подумав, или подумав заранее. Что я сказала? Не помню, наверное, ничего. Так я о розе. Он смотрел куда-то в песок и держал ее вертикально в руках, в середине самого черного цвета — волосы, взгляд, кожаная куртка. Еще в тот день был салют, но никто не знал, по какому поводу, мы спрашивали. Острые звезды вспарывали черное небо и оно сыпало на головы серпантин, кружочки фольги, головки цветов. Да, роза. Я оставила ее у тебя, не могла взять и вытащить из бутылки.

Оказывается, я всегда стеснялась того, что он небольшого роста, не выше меня, и это было особенно заметно, когда мы держались за руки. Мы были за самостоятельность. Теперь она должна ему пригодиться. По обмену в Испанию, на два года. Он уехал, а я осталась. Не могу объяснить, почему так вышло. Может быть, потому что прошло лето, и осень прошла, и все уже было кончено.

Знающие люди говорят: не вернется, нечего ему тут делать, никаких перспектив. Ты разве не знала? Он уже получил гражданство. И работу в телекомпании. Ты бы на его месте вернулась? Нет, конечно. И я тоже.

Даже если вернется. Будет вести информационно-аналитическую программу, обсуждать результаты голосования, расстановку сил, кто кого — вот тебе и философия. Он сейчас все больше о политике с экономикой. О финансах и экзит-пулах. И зачем нас только учили — сущность и существование, вещь в себе, умение-быть… Поступай так, чтобы твоя максима… Теперь у него, наверное, есть своя собственная максима. А я думаю об отметке 1025 метров над уровнем моря. Долго рассказывать, так что будем считать, что я о своем.

Интересный объект природы

Здесь можно писать стихи на любом камне — так много солнца, лета и…

Вот-вот, молчи, а то засмеет.

Упрямая девчонка. И ведь знает, что мысли у нас одинаковые, и слова приходят одни и те же, но уверена, что высказать их было бы величайшим позором. Я чувствую себя соратником по борьбе: здорово, че, как дела. Никаких гендерных различий, каждый тащит свой рюкзак, свою палатку и свои припасы. Хорошо, что хотя бы трапезы совместные. Интересно, насколько ее хватит. Не могу поверить, что она это всерьез.

Хвастунишка, воображала и задавака, иду за тобой, карабкаюсь на гору, красот не замечаю, смотрю на зеленый рюкзак, загорелые щиколотки и железную кружку, болтающуюся на ремешке. Наверху нас ждет какое-то чудо, до него осталось метров сто. Ради него мы спим в разных палатках, экономим силы и ведем себя как два заговорщика, которым во что бы то ни стало надо добраться до цели, даже если один из них погибнет. Кажется, это буду я. Ты хотя бы всплакнешь обо мне, боевой товарищ? Увы мне, я вынослив как ишак, и ненамного умнее оного.

Нет, мне нисколько не жалко моего «я», от него и так почти ничего не осталось.

Потому что мы с тобой в удивительном поле земли, на кратчайшей линии притяжения,

стоим у кромки плато

вокруг мириады живых существ

кроны деревьев окутанные солнечной дымкой

и мы исчезаем

превращаемся в неровную

лиственную поверхность дыхания

падаем вниз летим в пропасти света

пишем на скальных досках

словно на школьных партах свои имена

ты будешь вспоминать потом

нет, ты будешь помнить

или я, потому что между нами теперь различий не больше, чем между двумя круглыми камешками, которые окатила одна и та же волна звездного лета.

Гудки машин, серпантин горной трассы, дальше — море и море, синяя открытка, вложенная в узкий конверт звукового письма из долины. Хочешь, побудем здесь день, два — я же не говорю тебе, давай останемся жить, только мы и никого больше. Слышишь — следующая партия жаждущих чудес преодолевает последние сто метров. Сейчас нам придется нажимать «вот на эту кнопочку» и чтобы никто не моргнул, а потом обязательно спросят, откуда мы. Что скажешь? Я просто не знаю теперь. Я отсюда, вот так.