Сопряжение миров
Шрифт:
– Все может быть, – молодая кронтка чисто по-кээнски пожала плечами, сопроводив этот жест взмахом ушей. – Но в любом случае, к ним надо присмотреться.
Разжав кулачок, она задумчиво покачала по ладони металлический шарик, подбросила его и снова поймала.
Продолжение книги - уже сегодня вечером, около 19.00. Не пропустите!
Глава 5. Вечер, XXIII век
Пи-у! Пи-у! Пи-у!
Сигнал
Ну, кто бы сомневался?!
Автоматика почему-то не срабатывала, и я вручную одним махом отключил всю группу, перебросив мощности на резервную. Кто-то пришел ко мне на помощь, занявшись настройкой. Бросив гравикомпенсаторы, я переключился на управление двигателями. Корабль отклонился уже на несколько десятых градуса, его надо было срочно возвращать на курс корректирующими импульсами.
Снова внезапно навалилась тяжесть и тут же исчезла. Одновременно отключилась противно воющая сирена. Правда, тихо в рубке от этого не стало. В наушниках бились встревоженные голоса.
– Повреждены блоки системы жизнеобеспечения номер один, три и шесть на технической палубе! Запущена программа авторемонта!
– Личный состав не пострадал! Ранений и повреждений нет!
– Нарушена герметизация отсека Т-5-Р-2-1!
– Работа информационной сети в норме! Получаю сигнал со всех отсеков!
– В секции гидропоники потеряно двадцать процентов субстрата!
– Что случилось с гравикомпенсаторами?!
– Разрушены блоки с седьмого по девятый, – послышался негромкий, обстоятельный голос нашего гравитехника – американца Дэвида Джонса по прозвищу «Профессор». – Причины выясняются. Шестой, десятый, одиннадцатый – повреждены. Двенадцатый отключен из-за отказа контроллера.
– Почему не сработала автоматика?!
– Она сработала! Непосредственной угрозы для корабля и жизни экипажа не было. Система начала отладку, подстраиваясь к уцелевшим компенсаторам. Максимальная амплитуда колебаний по тяжести составляла от два семьдесят два до ноль тридцать шесть «же»! Ориентировочное время затухания – двадцать две секунды!
– Двадцать две секунды – это много, – раздался мощный бас кэпа. – А что скажет вахтенный пилот?
– Отклонение от траектории составило сорок одну и семнадцать сотых угловой минуты, – отозвался я. – Корабль возвращен на курс.
– Константин, это ты переключил на резервные?! – громогласно поинтересовался Коржевский.
– Я. Обосновать?
– Не надо, – я представил, как кэп коротко качает головой. – Обращаю внимание экипажа! Автоматика всегда ищет оптимальное решение, но оптимальное не обязательно значит лучшее. Иногда важнее быстро решить проблему самому, чем ждать, пока за вас это сделает электроника. Выяснили, что с компенсаторами?!
– Была нарушена центровка сердечника в восьмом блоке, – отрапортовал Дэвид. – Он разлетелся сам и начал крушить все вокруг себя. Седьмой, восьмой, девятый и десятый восстановлению не подлежат. Предлагаю сделать резервную группу основной, а уцелевшие подключить двойками и использовать для подстройки.
– Полетит вся эта
подстройка во время прыжка, – скептически заметил Эрик Болас. – Лучше перекомпоновать блоки, пусть у нас будут две группы по десять.– Не слышу вахтенного пилота! – капитан умело погасил готовый начаться спор.
– А что тут говорить? – я пожал плечами. – Нужно не спеша взвесить все «за» и «против». Резервная группа компенсаторов работает нормально, корабль на курсе. Это не та проблема, которая требует быстрого решения.
– Почему? – включился в разговор кто-то.
– Потому что все зависит от того, на каком участке полета мы находимся, – разъяснил Дэвид. – С четырьмя неработающими блоками у нас могут возникнуть трудности с фокусировкой во время прыжка. Один мы совершим, в этом я ручаюсь, но во второй раз нас запросто может размазать по стенкам.
– Эта тема выходит за пределы нашей вводной! – кэп, как всегда, поспешил задавить не относящуюся к делу дискуссию в зародыше. – Переходим к анализу индивидуальных и групповых действий. И сосредоточьтесь, пожалуйста. Это наше последнее задание на сегодня – чем быстрее закончим, тем быстрее освободимся! Константин, начинай!
Я не заставил себя ждать.
Меня уже давно не удивляло мое новое умение разбираться в системах корабля. В критических ситуациях как-то само собой получалось действовать быстро и четко.
С момента моего вынужденного попаданчества в двадцать третий век прошло две недели. С каждым днем я все лучше разбирался в окружающем, вживался в роль Константина – вернее, его жизнь становилась моей. Благословен будь Мартин, давший мне целые сутки на адаптацию! И хвала моим друзьям, понявшим, что в тот день меня лучше не беспокоить! Этого времени как раз хватило, чтобы я освоился в новом мире.
Те силы, которые перенесли меня на двести лет вперед (я по инерции называл их силами, хотя был практически уверен в том, что у них есть конкретные имена и даже фамилии с отчествами), позаботились о том, чтобы я не спалился на первой же проверке.
На следующее утро после аварии я проснулся непривычно резко, словно из воды вынырнул. И вдруг осознал, что не только владею знаниями и навыками Константина. Его привычки, реакциии, моторики, пластика – все те неуловимые нюансы, которые отличают одного человека от другого, стали теперь и моими.
Ощущение было донельзя странное. Я осознавал, кто я, помнил свою жизнь, знал, как обычно поступаю в той или иной ситуации. Воспоминания Константина воспринимались как просмотренный ранее яркий фильм (вернее, многосерийный сериал). Но, в то же время, теперь я мог совершенно бессознательно взлохмачивать волосы типичным жестом Константина, чистил зубы (кстати, самой обычной, а не какой-то там супер-пупер-электрической) зубной щеткой, начиная с передних, а не с уголков рта, как раньше, а в моей речи то и дело проскакивали типично константиновские словечки.
В первое время я едва не сошел с ума от этой раздвоенности своих-чужих черт и страха перед разоблачением. Наверное, так чувствовал себя разведчик капитан Клос из старого польского фильма, когда его впервые забросили в немецкий тыл под личиной конкретного человека.
Но очень быстро моя личность словно слилась с личностью Константина, а то, что казалось мне чужим и странным, стало простым и естественным. Новые привычки наложились на старые так органично, что я уже и сам не различал, что здесь мое, а что – его.