Сороковые... Роковые

Гринька, уже прилично понимавший немецкий язык - сказалось общение с Гансом, который все также приходил до Стьеша, автоматически перевел:

– Проклятье, война... а-а-а, проклятая война. Спасибо, дяденька.

Еда мгновенно исчезла у него за пазухой. Все ближе подступал лес, а Василь начал подкашливать, пришлось отскочить в глубокую лужу, когда из-за поворота выехала большая колонна машин, и отойти было совсем некуда, топкое место - вот и подпростыл ребенок в худых чоботах.

Уже к вечеру Гринька почуял неладное - Василь еле шел, спотыкался, на щеках появились яркие красные пятна. Дотронувшись до него Гринька сообразил, что младшой простудился и заболел.

– Василь, мы шчас это, - он посадил братика на сухой пенек, а сам захлопотал.

Под большой раскидистой елкой, на прошлогодней опавшей хвое устроил лежку, затащил туда братика и крепко-крепко обняв его, шепнул в ухо:

– Спи, младшой. Выздоравливай! Всю ночь Грине было жарко от Василя, а ранним утром, когда Гриня попытался его растормошить, он не реагировал. Гриня обнимал его, пытался кричать ему в ухо - бесполезно, и стало понятно, что до Леша они не дойдут, сил нести Василя у Грини не хватит, заплакал неунывающий Крутов, Никодимов по уличному. А потом он уже просто скулил, как потерявшийся щенок.

Иван рано утром, едва рассвело, опять пошел по лесу, надеясь по росе увидеть чьи-то следы. Ничего, только распевались, радуясь появившемуся солнышку, птицы, да резко выскочил из под ног и рванул вперед зайчишка. Иван по привычке сделал круг и внезапно ему почудился скулеж. Он прислушался... нет, не показалось, где-то скулил щенок? Волчонок?

Иван осторожно пошел на звук, не по наслышке зная, что может сделать мать-волчица, если тронуть её детеныша. И подходя ближе понял - плачет, а вернее, скулит ребенок.

Осторожно подойдя к елке, увидел двух пацанят, замурзанных, одетых в какое-то рваное тряпье.
– Ох, ты! Один явно больной, не напугать бы! Варя? Точно!
– Иван рванул бегом, по прямой тут было совсем недалеко.

Влетев на поляну, увидел Варю хлопочущую у небольшого костерка разведенного ранней пташкой - Толиком.

– Варя, - едва переводя дыхание, сказал Иван, - давай бегом, я найденышей нашел, маленьких, оборванных, один явно температурит, а второй уже даже не ревет, скулит! Я побоялся его испугать, а ты женщина!

Варя вскинулась:

– Толь, доваривай! Пошли скорее!!

Гриня уже охрип скулить, из горла вырывались лишь хрипящие звуки, и внезапно, нижнюю ветку их убежища кто-то приподнял, и послышался женский голос:

– Это кто здесь так жалобно плачет? Ой, мальчики, а я думала волчонок. Что ты, маленький, плачешь так горько? Давай-ка вылазь ко мне, а я твоего... братика, да? Братика возьму.

Тетенька, одетая как-то не местному, в какую-то странную одежду, ловко залезла под елку, взяла на руки Василя и охнув:

– Маленький, да ты весь горишь!
– шумнула кому-то,:

– Иван, принимай малыша, осторожнее, он без сознания!

Гриня, всхлипывая, вылез из под елки и, на миг ослепнув от яркого солнца, проморгавшись, опять удивился. Мужик, хороший такой на вид, осторожно держал Василя, а тетка, вылезшая из под елки, опять удивила: на ней были темно-синие штаны с карманами на заду и чудная куртка. Гриня насторожился - в штанах он до этого видел только немку, которая работала в Радневе в комендатуре и тоже носила штаны, только другие, галихфешные. Мужик же был одет в какую-то пятнистую одёжу, стоял возле куста, и виделось только его лицо

– А вы хто? Немцы?

– С чего ты взял?
– удивился мужик.

Его перебила тетка:

– Вань,у ребенка явно за сорок, давай бегом на поляну!

Ваня рванул трусцой, а тетка, взяв Гриньку за руку, потащила его следом:

– Давай, малыш, постарайся дойти, тут недалеко - братика надо спасать!

Гринька едва поспевал за ней - ослаб от слез и не ел со вчерашнего дня.

Тетка сбавила шаг, видя, что мальчишка еле плетется, потом присела на корточки:

– Давай на спину, держись крепче!

Гринька совсем удивился - немка явно бы его не понесла. Уцепился за её шею, и тетка быстро-быстро пошла вперед .

Навстречу ей широкими шагами торопился... такой огромный мужик, Гриня таких только у кино и видал.

Тетка остановилась, шумно дыша, а этот здоровый, в секунду снял Гриньку с её спины и держа на руках как маленького, пошагал на какую-то поляну. Поляна была небольшая, но чем-то заставленная, Гриня пока не разглядел, он увидел, что его Василя раздевают, и начал вырываться из рук здорового:

– Вы чаго? Ён же болявый!

– Тихо, шпендель, тихо, не видишь, его уксусом обтирают, чтобы температуру сбить? Давай-ка лучше умойся, а то ты на чертенка похож.

– Сам ты, чертяка!
– буркнул Гриня.

Тетка меж тем укутала его Василя в какую-то громадную куртку, братика взял на руки этот Иван, а она полезла у сумку и бормоча себе под нос странные слова, "антибиотик точно есть", начала рыться в каких-то коробочках, че-то нашла, радостно потерла руки, достала какую-то круглую пуговку. Тут же начала её мять, налила в чудную кружку воды и кое как раскрыв Василю рот, приговаривая:

– Давай, маленький, глотай!
– осторожно вливала ему в рот воду с чем-то.

– А вы яго не отравитя?

– Ня бойсь!
– засмеялся здоровый, - чего у тебя такой чудной говор, где так говорят-то?

– У нас завсягда усе так кажуть.

Где это у вас?

– У Бярезовке, у Радневе, да и у Бряньске тожа.

Здоровый присвистнул:

– Слышь, Алексеич? У Бряньске? Знаменитый 'суровый Брянский лес', ты Вань угадал. Пошли, малой умываться,а потом кормить тебя будем!

Он налил на руки Гриньке какой-то дюжеть вкусно пахнущей жидкости, плеснул воды из чудной, никогда до этого не виденной пацаном бутылки - у него на руках оказалось как бы мыло.

– Во-во, отмывай свои грязнючие лапки, а то цыпки так и будут! Теперь мосю мой, смотри, чтоб в глаза не попало!

Дал вытереться какой-то диковинной мягкой тряпочкой... "фибр" чего-то, и потащил его к остальным мужикам, сидящим возля ... и вот тут Гриня разинул рот.