Сороковые... Роковые
Шрифт:
– Матвей... э-э-э...
– Ильич, - подсказал диакон,
– Матвей Ильич, Вы играете с огнем, не все дети умеют держать язык за зубами.
– Э, полноте, матушка Ефимовна, легенды и сказки никто не может запретить, я же легенды и сказки народов мира реку, а в них нет никакой политики.
И пришедший на его урок лично Шомберг с каким-то умиротворенным выражением лица слушал в конце непонятного для него урока сказку о Рапунцель. А однажды на уроке он запел церковную молитву... и все замерло вокруг,
Матвей же, увидев, что слушателей прибавилось, закончил пение словами:
– Многия лета чадам и домочадцам!
И все, про дивное пение Матвея стало известно всей Березовке, а через неделю к Шомбергу пришла делегация стариков и старушек с просьбой открыть их чудом сохранившуюся церквушку, вернее, часть её, бывшую при Советах складом.
Шомберг посоветовался с отцом и сыном Краузе - сообща решили, что вера никому ещё не помешала, а диакону вменено было в обязанности возносить молитвы за победу германского оружия.
Хитрющий Матвей и тут извернулся - стал петь молитвы на старославянском языке, которых знал во множестве, и понять, о чьей победе и какого оружия он поет, было сложно.
Зашел в стылый храм и Леший, пришедший пригласить господ немцев на охоту, постоял, помолился, истово перекрестился на образа - небольшие на писанные на досках иконы, натащили сердобольные старушки, а и кой какая роспись на стенах сохранилась, виден был лик Богородицы, с верхней, закругленной части на прихожан сурово глядел сам Иисус, - и пристально разглядывал служившего службу Матвея.
Тот, не переставая петь молитву "О Здравии" - а все приходящие в первую очередь молились и заказывали обедню о здравии своих родных и близких, - как-то незаметно подмигнул именно Лешему.
Леш постоял еще немного и пошел в комендатуру, а вечером диакон 'случайно' забежал к Марье Ефимовне, в этом не было ничего удивительного, все уже привыкли, что Матвей постоянно заходит к 'коллеге'. Случайно же и поговорили с Лешим, так, ни о чем - про погоду, про виды на урожай, про восходы прибывающего солнца...
. Немцы съездили на охоту, даже недоверчивый и постоянно недовольный сынок Карла, пришел в хорошее расположение духа - ещё бы, матёрый кабанище, уже кем-то подраненный как раз вылетел на него, а Фридрих хладнокровно всадил две пули, не двигаясь с места, кабан рухнул в двух шагах от редко улыбающегося немца.
Папаша Карл вопил на весь лес, коллеги тоже поздравляли, подавляя появлявшуюся в глазах зависть. Тут же заставили Лешего освежевать его, пока он с тремя солдатами-охранниками занимался кабаном, хорошо подвыпили под свежезажаренную на углях печенку, и разговоры стали более громкими и безбоязненными, да и кто услышит их в пустом лесу?
А слышали их в пустом лесу прекрасно... лежавшие неподалеку в маскхалатах Михневич и выживший молодой солдатик, которого спас великий их Самуил, напряженно вслушивались в лающую речь. Наконец, хорошо выпившие и разомлевшие немцы начали грузиться в машину, оставив после себя приличный бардак и выделив малую толику мяса Лешему, поехали восвояси.
– Ух, - выдохнул Леш поднявшимся из снега ребятам, - как же
мечтаю я вот этими руками шеи посворачивать... завоевателям!– Успеется, Лавр Ефимович, ещё успеется. Я, похоже, дождался, нужный нам немец скоро появится.
– А теперь бегом, чтобы кровь разогнать, там баньку поди крестник Стешкин приготовил.
– Мало кто знал, что у Леша была запасная 'лежка', основательно сделанная и тщательно замаскированная. Вот там-то и выхаживал он своих раненых, там же имелась и банька, замаскированная большой кучей валежника. Мужики припустили бегом, а Леш, бурча и плюясь, наводил порядок на истоптанной поляне, не опасаясь, что кто-то увидит следы его ребятишек, немцы знатно натоптали, да и небушко хмурилось, обещая знатный и затяжной снегопад .
И снегопад не подвел - снег валил и валил, и, казалось, все погребено под этим большим слоем снега. И нет никакой войны, одна безмолвная белая пустыня вокруг. Немцам же снегопад прибавил головной боли, машины вязли в снегу, расчищенные колеи через час засыпало вновь, и многие машины, занесенные по стекла кабин, едва торчали из снега. Немцы набивались в дома, даже в ветхой избушке Гущевской бабульки остановились немцы. Два пожилых и один совсем юный ввалились с громким топотом, молодой начал было орать и замахнулся на бабку, но тут же умолк, получив затрещину от пожилого.
– Гроссмутти, нихт боятс, дойче зольдатн нихт ершиссен.
– А я, милок, уже давно свой век отжила. От ня знаю чаго небо коптить ешчё приходится!
– бабка нисколько не испугалась хрицев.
А хрицы удивили: послали куда-то молодого, и через час он, весь занесенный снегом, притащил охапку прутьев и кольев. Затопили печку, самый старший начал колдовать над варевом. Бабулька, чтоб не мешать, потихоньку, держась рукой за печку, ушла в закуток, старший опять дал подзатыльник молодому, сказав при этом на немецком:
– Эта старая бабушка большую трудную жизнь прожила, а ты, негодник, на неё замахиваешься. Она мне мою бабушку напомнила. Старость надо уважать!
. Приготовив варево, налил в щербатую миску супу до краев и отнес гроссмутти:
– Битте, ессен!
– Стукнула дверь, и в избушку ввалился пацан с небольшой связкой сучков, увидев немцев - замер.
– Унук мой это, ня трогайте!
Старший кивнул и молча налил ещё одну миску варева:
– Ессен, киндер!
Киндер не заставил себя долго ждать, подчистил в момент и, помыв миску, сказал немцам:
– Данке шён!
С пятого на десятое, едва подбирая слова, они объяснились с внучком, что долго не задержатся, как только прекратится ужасная погода, они, водители, двинутся дальше, пусть гроссмутти не боится, они мирные немцы
– Да уж, мирные!
– пробурчал себе под нос мальчишка. Снег валил еще день, и наконец-то прекратился, выглянуло холодное солнце, и по всей деревне засуетились, зашевелились немцы. Чистить дорогу согнали всех, даже школьникам младших классов велено было идти разгребать снег. И только к вечеру вызволенные из снежного плена машины, ревя и пробуксовывая, двинулись по проложенной танком колее, время от времени застревая, они потихоньку поехали дальше.