Сороковые... Роковые

Мужики сидели возля ...машины??? Черная, сверкающая, непонятная...

Гриня попятился:

– Ты чё, мелочь? Никогда машину не видел?

– Такую-не... а вы точно не хрицы?

– Какие на... хрицы? Ты чё, такой лох, из какой-то глухой деревни чтоль, как Агафья Лыкова?
– возмутился этот здоровый.

– Подожди, Игорь, не оглушай пацана!
– Сказал тот, которого назвали Алексеич.

– Тебя как зовут?

– спросил он.

– Гриня, а малого - Василь.

– А нас...
– он назвал всех по имени, чудно, имена у всех были русские, а одеты все равно не по нашему.

– А скажи-ка, Гриня, где ты живешь, и какое сегодня число?

– Так эта, у Бярезовке живем, Орловской области, а число...
– ребенок прикинул, - так, мы пошли чатвертага... ага, - он загнул пальцы.
– А число седня сядьмое мая.

– Так, а год какой?
– как-то уж очень напряженно спросил мужик Алексееич.

– Як якой?
– удивился Гринька.
– Тыща девятьсот сорок втарый!

– Как... ка... какой?
– поперхнулся здоровый этот Игорь.

– Сорок втарый!
– опять повторил Гринька.

Казалось, все онемели... смотрели на Гриньку и молчали.

Первым заговорил,самый полный мужик:

– Вот это да! Сорок второй, самый хреновый год!-

Мужики как-то разом загомонили, самый молчаливый, Толик, растерянно сказал:

– А послезавтра - День Победы.

Гринька ничего не понял, когда все разом стали вспоминать победу какую-то...

– Попааали! Ни х... чего себе, заявка!
– ошарашенно проговорил Игорь.
– А ты ничего не попутал, Гринь?

– Игорь, ты что, не видишь, как одеты ребятишки, какие они худющие?

– Гриня, давай-ка поедим, а потом уже поговорим.

– Варюш, ты как?

– Я при малыше, пока нельзя его одного оставлять!!
– тетка Варя так и сидела прислонившись спиной к другой машине, серого цвета, и держала на руках закутанного в какую-то одежду Василя.

– Раз сорок второй, наш антибиотик будет для него ударной дозой, думаю, к вечеру ребенок очнется и температура спадет!

А Гринька ел, нет, не так, он жрал!

Дяденька толстый, Николаич, жалостливо гладил его по отросшим волосам и тяжело вздыхал.

– Гринь, мы тебе немного погодя ещё дадим поесть, сейчас много нельзя - живот сильно болеть начнет.

– Дяденьки, а Василь мой...
– его голос дрогнул, - точно у живых останется?
– делая ударение на Е, спросил ребенок.

– Не боись! Иди сюда.
– Игорь похлопал по коленке.
– Садись, будем разговоры вести. Эх, в баньку бы тебя, да отмыть как следует.

– Ага, а хрицы будуть цепляться, шчас як ты грязный, оне и не глядять на нас, вшей боятся. Энтого, как яго... а, - тифу.

Гриня рассказывал их нехитрую жизнь этим странным русским, которые простому удивлялись, вон как Ванька Лисов, ну тому пять годов и есть, а энти узрослые жа... Кагда сказал про мамку, притихли, долго молчали, а потом опять спрашивали: про отступление наших, про полицаев, про старого Краузе -который ничё мужик, а вот его засохший Фридрих - гад противный, про деда Ефима, про Бунчука, которого дед Леший по мордасам лупил за них с Василем...

И вот тут-то не выдержал Игорь, как он матерился!! Гринька в жисть такого не слыхал, он в восторге повернувшись всем корпусом к Игорю, взирал на него, опять открыв рот!

– Игорь, угомонись!

Гриня ешче чаго-сь им говорил, чувствуя, что засыпает.

– Разморило пацана, ты его вон на сиденье положи!
– услышал он сквозь сон.

Гриня спал на чем-то мягком, было ему тепло и снился батька, который говорил:

– Сынок, як вы там без мяне?

А Гриня по-взрослому докладывал яму:

– Усе ничаго, бать, только за тябе боимся!

А мужики сидели, задумавшись, ошарашенные случившимся.

– Николаич, ты еще не родился тогда?

– Нет, у меня батя только в июне сорок второго на фронт ушел, восемнадцать исполнилось, а я родился через двенадцать лет - последышек у родителей. Пока только мать в невестах числится.

.

– А моего только в конце сорок третьего призовут, по отцу у меня - надо же так совпасть - брянские корни.
– задумчиво сказала Варя.

– Моя бабуля у немцев до прихода наших работала. В этом вот, сорок втором и угнали. Мамку мою оттуда привезла, я фактически наполовину немец, мамку ещё там соседский парнишка, что был с бабулей вместе был угнан, на себя записал - немцы-то с недочеловеками как бы не должны были связываться. А тут хозяйский сын на неё запал, вот и подсуетился хозяин. Бабуля не любила вспоминать, морщилась всегда, только перед смертью матери рассказала, что фактически она никакая не Бутова, а Мирау - Мария Иогановна, блин. Так что я сейчас, здесь - фольксдойче, мать русская, отец - немчура, - вступил в разговор Толик.

– А у меня бабулин брат неженатый, уже без вести пропал. Вот в две третьем прислали бумагу, подняли его возле знаменитого Мясного Бора. Ездили мы с ней туда, на Девятое мая как раз. Зрелище, я вам скажу не для слабонервных, сам войны хлебанул, но там... сорок пять гробов и только три с именами, у одного медальон, у другого котелок, у нашего на ложке алюминиевой фамилия выцарапана была и с инициалами, дата рождения и город, вот и нашли. Я думал, бабуля не переживет, а она, наоборот, аж просветлела вся, поисковиков всех перецеловала, за брата нашедшегося благодарила. Дома добавили к родителям на кладбище его портрет - она земли немного взяла оттуда и всем сказала, что вернулся наш Ванька домой. Да, лихое и тяжкое время было, - это уже Иван.