Состояние аффекта
Шрифт:
Устинович-старший удивленно взглянул на меня, а я невозмутимо сказала:
– Это я пригласила Борзова. Сейчас мы узнаем, почему он не сдержался и стукнул потерпевшего и зачем Воловик прикрывает этого парня.
– Ну что же, времени у меня в обрез, но минут десять на беседу я могу выкроить, – кинув мимолетный взгляд на напольные часы в резной оправе, украшавшие угол его кабинета, откликнулся начальник.
Скрипнула дверь, и в помещение вошел Серега. Его белобрысая голова была независимо откинута назад, однако светлые глаза бегали по сторонам, выдавая испуг парня.
– Здравствуйте, –
– Проходите, присаживайтесь, – по-хозяйски распорядился Устинович-старший, ко всем без исключения обращавшийся на «вы». Было забавно наблюдать, как шеф беседует с малышами. Один раз к нам в контору пришла клиентка с крохотной четырехлетней девочкой, прижимавшей к груди плюшевую собачку. Эд Георгиевич, как раз проходивший мимо приемной, присел на корточки и с угрожающими интонациями проговорил:
– Ну-с, сударыня, как поживаете? Как себя чувствует ваш мишутка?
Девочка растерянно захлопала глазами, пытаясь понять, с кем разговаривает чужой дядя в солидном костюме, и даже оглянулась по сторонам в поисках его незримого собеседника, но, так никого и не увидев, испугалась окончательно и отчаянно заревела.
– Что же вы плачете прямо на мишутку, сударыня, – продолжал развлекать ребенка беседой Устинович-старший, вытягивая из детских рук собачку. – Ваш мишутка от слез насквозь промокнет, заболеет и умрет. Пусть он лучше живет у меня в столе, там, по крайней мере, сухо.
Глядя, как парнишка устраивается на край сиденья стула, Эд Георгиевич мимоходом осведомился:
– Господин Борзов, вам восемнадцать уже исполнилось?
– Осенью будет, – под нос себе буркнул Серега.
Шеф одарил меня суровым взглядом и строго проговорил:
– Агата Львовна, вы слышите? Свидетель несовершеннолетний. Его необходимо опрашивать в присутствии опекуна либо родителей. Почему вы не вызвали мать?
Свидетель завозился на стуле и жалобно затянул:
– Дяденька, не надо мать! У нее инфаркт был, ей волноваться нельзя.
– А что с вашей матушкой? – на всякий случай поинтересовался начальник, просматривая какие-то бумаги.
– Когда отца в Беслане убили, у нее не выдержало сердце и случился инфаркт. Врачи говорят, что ей ни в коем случае нельзя волноваться, второго инфаркта мама не переживет.
– А я-то думаю, почему Воловик носится с тобой, как с писаной торбой? – грозно сдвинула я брови к переносице. – Даже взял на себя твое преступление.
– А вы откуда знаете? – испугался парень.
Эд Георгиевич включил компьютер, и мы в полной тишине просмотрели памятную видеозапись. Во время просмотра я не сводила глаз с Сергея. Он краснел, бледнел и, как только начальник нажал клавишу «стоп», чуть слышно проговорил:
– Если я сяду в тюрьму, мама точно умрет.
– А Валерию в тюрьму можно? – холодно спросила я. – Ты что, не понимаешь, что должен держать себя в руках?
– Прикиньте, дядя, – горячо заговорил пацан, обращаясь к Устиновичу-старшему. – Мы целый год собирали двухсотпятидесятикубовый мотоцикл «BMW R-24» сорок восьмого года выпуска. Ну, собрали и поехали заправить, чтобы посмотреть, какой он на трассе, все ли в порядке, ну и так
далее. Ну, подъехали, значит, к колонке и только вставили пистолеты в баки, как прикатил этот Трошин на своем «УАЗе» и начал орать, что после фашистской заразы нужно всю заправку с хлоркой мыть. Это он наш мотоцикл имел в виду. А потом и говорит Валере: ты, говорит, урод черномазый, школу в Беслане взрывал! А у меня отец был спецназовцем и погиб как раз во время освобождения заложников в бесланской школе. Вот я и не выдержал – съездил ему по роже.– У тебя перехватило дыхание, в глазах потемнело, и ты, не помня себя, бросился на обидчика с кулаками, – скорее утверждая, чем спрашивая, проговорила я.
– Все так и было, а вы откуда знаете? – удивился парень.
– Это типичный аффект, – радостно пояснила я. – На основании видеозаписи я получу заключение психиатра, и, думаю, статью… удастся переквалифицировать на 118. А это всего лишь два года условно.
– То есть мама узнает, что на меня завели уголовное дело? – вскинул на меня полные ужаса глаза Борзов.
– Думаю, до этого не дойдет, – успокоила я мальчишку. – Я думаю, мы сможем выдвинуть встречный иск Трошину об оскорблении чести и достоинства Валерия Воловика, и Трошин отзовет свое заявление. Что-то мне подсказывает, что не все у него чисто с переломом, так что есть смысл наведаться в травмпункт, где Трошин получал первую помощь, и навести справки о лечащем враче потерпевшего.
– Агата Львовна, сколько вам понадобится времени, чтобы уладить все дела? – не переставая листать бумаги, уточнил Эд Георгиевич.
– Полагаю, что сегодня же вечером я смогу предложить потерпевшему заключить мировую.
– Но только в присутствии клиента, – требовательно произнес Эд Георгиевич. – Надеюсь, Агата Львовна, вы понимаете, что выбранная вами линия защиты находится на грани фола. Если дело дойдет до суда, нежелательная для клиента правда выплывет наружу. Я не думаю, чтобы он остался доволен нашей работой.
– А может быть, незачем беспокоить Воловика? – с надеждой в голосе проговорила я. – Я и сама прекрасно все улажу.
– Агата Львовна! – повысил голос шеф. – Мне надоела ваша самодеятельность! Положено в присутствии клиента – извольте его вызвать!
– Как скажете, Эд Георгиевич, – вздохнула я. – Так, значит, сейчас я еду к психиатру за заключением насчет состояния аффекта, затем в травмпункт, а часикам к шести приглашаю к нам в офис Воловика и Трошина.
– Дерзайте, – откликнулся шеф.
Я поднялась со стула, глазами показывая Борзову, что ему тоже пора бы освободить кабинет.
– Я тоже могу идти? – вскинулся Серега.
– Я вас не задерживаю, – откликнулся Устинович-старший.
Мальчишка подскочил, как ужаленный, и опрометью бросился к двери.
– Э-э, господин Борзов! – вдогонку проговорил Эд Георгиевич. – Мама мамой, но пора бы вам самому научиться отвечать за свои поступки. Не по-мужски это как-то, другого вместо себя подставлять.
Я осторожно прикрыла за собою дверь начальственного кабинета и повернулась к Сергею. Лицо его передернулось от обиды, и парень едко обронил: