Сотник

— Вы все-таки поверили бухарским послам? — задал я встречный вопрос, пытаясь отвлечь его от скользкой темы.

Платов тяжело вздохнул.

— Поверил. Ходили слухи в столице. Еще до похода. Что Павла могут того… — Он поднял руку, провел указательным пальцем по горлу, имитируя перерезание. Жест был до того выразительным и страшным, что я почувствовал, как по спине пробежал холодок. — Так что же мне теперь делать, Петро? Посылал нас сюда Павел. А Александр, к бабке не ходи, развернёт обратно. Он известный англофил.

— Не просто развернет, а еще и за самоуправство посадит обратно в Петропавловскую крепость… — ляпнул я не подумав. И увидел, как лицо атамана, до этого освещенное жадностью и авантюризмом, вдруг побледнело, стало почти пепельным. На нем проступили резкие, глубокие морщины. В его глазах отразилась такая тоска и боль, что я невольно сжал слиток крепче.

Платов даже не смотрел на меня, его глаза были устремлены куда-то вдаль, в пустоту.

Наступила звенящая тишина. Только слабый отсвет лампы отбрасывал зловещие тени на его застывшее лицо. Я понял, что совершил непростительную ошибку. Слишком много выдал, слишком близко подобрался к его болевой точке.

Платов медленно повернул голову, его взгляд был тяжелым, словно свинцовым. В нем не было ни гнева, ни страха, только холодная, отстраненная усталость.

— Иди уже, Петро, — произнес он, его голос был глухим и безжизненным. — Тебе поутру выезжать. Выспись.

Глава 6

Длинные казацкие пики царапали небо, алые шлыки на папахах кострами горели на тенистой улочке, ставшей нам временным домом — сотня покидала Хиву, уходила в поход на Бухару. Вперед ушли верблюды Назарова, навьюченные тюками, бочонками и… фальконетами, пока скрытыми от посторонних глаз намотанной тканью — целый караван с сотней лаучей-персов. Следом за ними потянулся мой конный спецназ, натренированный, обученный многим навыкам, прочим донцам неизвестным, спаянный в единое целое тяжелыми боями, потерей товарищей, долгими посиделками за чашей и моей волей — волей командира, имевшего за плечами колоссальный опыт как воспитания коллектива, так и оперативно-тактического управления боевым подразделением. Казаков учить — только портить? Как бы не так! На многое удалось мне открыть глаза моим бойцам, показать и хитрые приемы, и методы подстраховки, и способы ориентирования на местности, незаметной подачи сигналов, грамотной организации засад… И меня учили многому: Ступин и Павло ежедневно занимались со мной сабельным боем, Козин показывал, как работать пикой, Муса — как ухаживать за огнестрелом. Я не отлеживал бока во время короткой хивинской передышки в объятьях Зары, каждую свободную минуту тратил на экзерциции. И видя мое упорство, мою настойчивость, сотня старалась не отставать, занималась увлеченно. И росла как боевая единица!

Вся да не вся. Раненых, больных у нас хватало, и, скрепя сердце, я был вынужден оставить их в Хиве с небольшой охраной. Как и девушек. Не тащить же их в боевой поход! Соединятся с нами, когда все закончится, когда в Бухару прибудет второй эшелон. Сколько слез от Зары, сколько попреков от Марьяны пришлось мне вытерпеть — словами не передать!

В успехе новой экспедиции я не сомневался. Данные разведки, предоставленные Дюжей, не просто обнадеживали — окрыляли! Бухарцы нам не противник, зажрались ребята, погрязли в удовольствиях и в зарабатывании денег. Постоянной армии нет, гвардия эмира смех один — «махрамы», 220 человек, выполняли пажеские функции, а второе подразделение, «касса-бардар», насчитывало 500 человек и занималось охраной эмирского дворца. Вся остальная армия, наукары и кара-чирики — это ополчение, обязанное собираться по призыву эмира со своими лошадьми и оружием. От 30 до 50 тысяч и еще до 15–20 тысяч могли предоставить наместники и правители Самарканда, Худжанда, Каратегина, Гиссара и Истаравшана. Вроде бы много, но, во-первых, поди собери, когда местные беки не горят желанием покидать родные кишлаки, а во-вторых, порядком, организацией там и не пахло. Сброд! Артиллерия? Пять девятифунтовых пушек, две пятифунтовых, восемь трехфунтовых и пять мортир. Пушки держат для славы на площади в сердце столицы, а стрелять из них не умеют — ни в стены, ни в город попасть не могут и считают, что враги одного звука выстрела устрашатся и разбегутся. Единственное, что смущало — это цитадель Бухары, стоявшая на высоком рукотворном холме. Мощное сооружение, такое нахрапом не возьмешь.

— Пора, Зара! — окликнул я девушку, ведущую под уздцы моего коня. Договаривались, что провожает до ворот, до тех самых Пахлаван-Дарваза, створки которых так и не восстановили после нашей хулиганской выходки месячной давности.

Девушка остановилась, понурив голову. Страшно ей оставаться одной. Я наклонился, перевесился в седле и поцеловал ее сквозь скрывающую лицо кисею.

Зара всхлипнула и уткнулась головой в мою ногу. Вдруг другую кто-то тронул. Я распрямился. Марьяна! Стояла скрытая от персиянки моим конем и внимательно, неотрывно на меня смотрела. Потом стянула с головы белый платок, сунула мне под луку седла и убежала.

Что это было? На Дону, я знал, казаки брали с собой белый платок жены, чтобы, когда вернуться, могли у плетня родного куреня покрыть им голову неверной жены со словами "Нет прошлому помина. Позор покрыт моим прощением!' А у терцев как? Я не знал, мог лишь догадываться, что мне пообещали хранить верность.

Вот ведь неугомонная!

— Пора! — повторил я.

Зара отстранилась, дорога открылась. Я тронул коленями коня, и послушный ахалтекинец, гордо переступая тонкими ногами, вынес меня за городские стены Хивы.

Хлопнул в воздухе плетью, не желая обижать коня ударом. Он ускорил свой бег, жаркий ветер ударил в лицо, Хива осталась за спиной, покоренная, но все еще опасная.

* * *

Кто сказал, что казаки — это легкая кавалерия? Взять бы такого грамотея и подвесить за шиворот на гвоздик, чтобы соображалку включил. Легкая конница атакует крепости? Однако казаки сыграли выдающуюся роль в штурме Измаила. Легкая конница проводит десантные операции? А кто на своих «чайках» ходил воевать и Персию и Царьград? Было время, у казаков даже своя флотилия появилась, занимавшаяся крейсерством у берегов Кавказа. А оборона Терека и Кубани — тоже скажете легкая кавалерия, засевшая в секретах да в крепостицах и отбивающая атаки горцев? А пластунские сотни? А Первая Конная? Казак — это не легкий кавалерист, а универсальный солдат, спецназовец. Так я считаю!

Лишний раз в этом убедился на первом же привале после ночного и утреннего перехода в сторону Аму-Дарьи, когда мы добрались до городка и цитадели Хазар-Аспа. Последняя ничего особенно из себя не представляла, разве что была окружена озером, сдалась нашим войскам без боя, и единственное, что заинтересовало полковое начальство, так это 43 медных фальконета в рабочем состоянии, на лафетах, а не в том убитом виде, в каком я нашел свой «клад» в Янги-Ургенч. Командовавший авангардом генерал-майор Бузин, несмотря на мои уговоры, распорядился отправить мелкие пушечки в будущий форт Орловский. Хорошо хоть мы под шумок смогли заменить несколько орудий на своих верблюдах. Ну а потом приступили к первой тренировке зембуреков в условиях, приближенных к боевым. И сразу столкнулись с непредвиденной проблемой, которую мне удалось решить только потому, что, как я уже сказал, казак как боец универсален.

В нашем распоряжении имелось ровно сорок верблюдов с установленными на их горбах фальконетами. К каждому бактриану прилагался свой лауч. Именно, прилагался, ибо эти специально отобранные люди из числа персов-рабов должны были не просто управлять двугорбой скотиной, но и еще вести огонь из пушек под руководством Назарова — но не тут-то было. Все было отлично, теоретическую часть они освоили без труда, но, когда дошло до дела, выяснилось, что орудий они боятся как огня и готовы их заряжать, но не стрелять. Попадали ниц, закрыли голову руками, и никакие пендюли не могли их стронуть с места. Несчастный Кузьма метался между улегшихся на песок бактрианов, костерил догму почем свет — вздернет одного на ноги, толкнет к орудию, а его сосед уже зарывается в песок, хотя минуту назад божился, что все осознал.

Собравшиеся казаки, похохатывая, наслаждались редким зрелищем и даже перестали на меня ворчать, что я погнал их в барханы, в то время как полки пережидали жару под натянутыми тентами. Бледный потный Назаров, тяжело дыша, подбежал ко мне с выражением полного фиаско на лице.

— Отставить панику, казак! Сотня! Слушай мой приказ! Распределиться по орудиям. Заряжены они холостыми, но вы считайте, что у вас под рукой картечь. На вас несется конная лава. Задача: подпустить ее на двойное расстояние ружейного выстрела и выдать одновременный залп. Следом вооружиться винтовкой и открыть огонь на добивание. Условно. Порох на ружейный огонь тратить не будем. Все понятно? Урядникам и старшим проследить за точностью исполнения приказа.

Через несколько минут окрестности Хазар-Аспа огласила нестройная трескотня почти полсотни мелких пушек, недовольный рев верблюдов, визги персов и радостные матюки казаков. Я вздохнул: слаженности как не бывало, учиться нам еще и учиться.

После нескольких повторных залпов я дал команду отбой и разрешил казакам идти отдыхать. А мне же пришлось порваться на сотню маленьких петрушей, чтобы везде успеть. С водой, с тентами, с бечевой на каюках… Здоровенные лодки с загнутыми кверху носами, рассчитанные на перевозку 50–75 человек, приходилось тащить с помощью все тех же верблюдов или пары десятков мускулистых голых казаков, менявшихся по очереди. На утлых суденышках везли как провиант, так и свежую воду — в каждую бочку, по моему совету, положили по пластинке серебра. Кроме того, была придумана система примитивной фильтрации с помощью песка — но это на крайний случай, мутная вода Аму-Дарьи, преодолевая сотни верст лессовых долин, каких только частиц с собой приносила. Нам только не хватало какую-то серьезную заразу подцепить.