Сотворение мира.Книга третья

Слушавшие его эсэсовцы переглянулись. Кое-кто из сидевших в переднем ряду офицеров позволил себе даже засмеяться. Конрад Риге понял, что, упрекая их в сентиментальности, он перегнул палку. Но это не смутило его. Он помолчал, сделал несколько шагов по сцене и продолжил свою речь, многозначительно понизив голос:

— Я не уполномочен оглашать здесь полностью секретную директиву главной ставки фюрера, хотя вы, наверное, имеете о ней представление. Она касается обращения с захваченными в плен политическими и вообще руководящими работниками.

— Мы слышали об этой директиве, — раздался одиночный голос из зала.

— Тем лучше, — отметил Риге. — Но я все же напомню вам некоторые ее пункты.

Он вынул из бокового кармана мундира сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его и стал читать, строго поглядывая в зал:

— Ответственные политические работники и политические руководители — комиссары — должны устраняться. Это пункт первый. Что же касается пункта второго, то он гласит: поскольку они, то есть политические работники, будут захватываться войсками, решение о том, должны ли они устраняться, принимается офицером, имеющим право накладывать дисциплинарные взыскания. Для решения об устранении достаточно того, что данное лицо являлось руководящим политическим работником. — Не скрывая издевательского тона, Риге спросил: — Есть ли необходимость объяснять, что именно имеет в виду фюрер, употребляя в своей директиве термин «устраняться»?

В зале снова раздался смешок. Эсэсовцы правильно понимали этот термин и в объяснениях не нуждались.

— Все же для тех, кто толкует слово «устраняться» двояко, — продолжал оберштурмбаннфюрер Риге, — я оглашу третий пункт директивы. Там прямо сказано: политические руководители не считаются пленными и должны уничтожаться самое позднее в транзитных лагерях. В тыл они не эвакуируются.

Конрад Риге аккуратно сложил листок, спрятал его в карман и, вышагивая по сцене, стал упрекать эсэсовцев в медлительности и бесшабашности:

— Вы не успеваете отбирать в колоннах пленных тех людей, которые подлежат немедленному расстрелу… Зачастую расстрелы производятся неподалеку от дороги, трупы расстрелянных не убираются. С этим тоже надо кончать… По приблизительным подсчетам рейхсфюрера, эйнзатцкомандам в ближайшие полтора-два года предстоит ликвидировать не менее тридцати миллионов человек, то есть уничтожить всех коммунистов, евреев, всех неполноценных в расовом отношении, недочеловеков, а также неспособных к труду стариков и калек — это скопище голодных ртов, кормить которые фюрер не намерен.

Голос оберштурмбаннфюрера опять загремел во всю мощь:

— А у вас здесь банды шляются вдоль шоссе и железных дорог, взрывают поезда, наводят вражескую авиацию на наши склады боеприпасов, одного за другим убивают вами же назначенных бургомистров и старост! В городах скрываются сотни опасных большевиков! Не выловлены и не расстреляны евреи! До каких пор это будет продолжаться? Рейхсфюрер СС Гиммлер приказал передать вам, что он не потерпит во вверенных ему войсках бездельников, белоручек и мягкотелых хлюпиков. Таковые будут откомандировываться в полевые армии, на фронт. Там они лучше почувствуют, что такое война…

В зале присутствовали три офицера СС, чином выше Конрада Риге. Один из них, группенфюрер [6] Винцент Висселинг, считался его закадычным другом — вместе воевали на стороне Франко во время гражданской войны в Испании. Но в данном случае о дружбе, о старшинстве лучше было забыть и молча слушать неистовые выкрики расходившегося оратора. Многим здесь было известно, что Гиммлер почему-то давно благоволит к этому тощему оберштурмбаннфюреру с белесыми, подстриженными ежиком волосами и дурными черными зубами. «Попробуй возрази ему, заставь его подсчитать, сколько людей мы отправили на тот свет за каких-нибудь два месяца, — соображали про себя нахмурившиеся эсэсовцы, — оглянуться не успеешь, как угодишь на фронт, под русские пули. Нет, уж лучше помолчать».

6

Генерал-майор войск СС.

Ими были уже расстреляны или повешены десятки тысяч пленных, партизан, подпольщиков, евреев. Они не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей. Изощренно пытали всех, кого хоть в малой мере подозревали в нелояльном отношении к великой Германии. У них давно убито чувство жалости. Они привыкли к предсмертным человеческим крикам и крови, к трупному смраду, ко всему тому страшному, что они делали здесь, на захваченной советской земле. А почему до сих пор партизаны пускают под откос немецкие поезда, почему в лесах все еще укрываются бежавшие из плена вражеские солдаты, почему непрерывно исчезают без следа бургомистры и старосты — этого, пожалуй, Конраду Риге не объяснишь…

Вечером группенфюрер Висселинг затеял дружеский ужин в честь высокого гостя. Добротный особняк, который занимал группенфюрер — в нем до войны размещался детский сад, — охраняли два рослых эсэсовца. В зале не осталось ничего из прежней меблировки. Здесь появились теперь какие-то музейные кресла красного дерева с фарфоровыми, отделанными бронзой медальонами на высоких спинках. Покрытый крахмальной скатертью стол сверкал хрустальной посудой.

— Богато живешь, Винцент, — ухмыльнулся Риге.

— Парижские трофеи, — небрежно бросил тот.

Кроме Риге в числе приглашенных на ужин были два молодых эсэсовца — оба они оказались адъютантами хозяина — и высокий полковник Герстдорф, командир танковой дивизии из группы Клейста, — после ранения и лечения в тыловом госпитале он опять возвращался на фронт.

Здесь, за столом, после нескольких рюмок коньяка, Висселинг решился все же отвести незаслуженные упреки, высказанные Конрадом Риге в клубе.

— Ты, Конрад, в самом деле думаешь, что мы плохо выполняем директиву рейхсфюрера? — спросил он вкрадчиво.

Риге удивленно посмотрел на него и ответил вопросом на вопрос:

— А ты, очевидно, полагаешь, что я высказывал свое мнение, а не то, что мне было приказано Гиммлером?

— В таком случае тебе не мешало бы присмотреться к условиям, в каких мы работаем, и проинформировать об этом рейхсфюрера, — сказал Висселинг. — Все упирается, дорогой Конрад, в недостаточную техническую оснащенность эйнзатцкоманд. Свою нелегкую работу по уничтожению огромных масс людей нам приходится делать вручную. Кое-кому она осточертела, иные из наших парней спиваются, дебоширят. И все же порученное им дело они делают не хуже прославленного Реттгера. Ты его знаешь — до войны он выполнял обязанности палача в берлинской тюрьме Плетцензее и за каждую голову получал по сто пятьдесят марок.

— Реттгер и сейчас продолжает свою работу в Плетцензее, — уточнил Риге. — Его, видимо, вполне удовлетворяют тамошние гонорары.

— Он почти месяц пробыл у нас, обучал зондеркоманду тонкостям своей профессии.

— Ну и как? Обучил?

— Собственноручно, дьявол, расстреливал из парабеллума до трехсот человек в день.

— Вот-вот, — саркастически заметил Риге. — Вместо того чтобы использовать автоматы и пулеметы, вы здесь восхищаетесь спортивными достижениями Реттгера, пытаетесь тягаться с ним и в то же время пеняете на недостаточную техническую оснащенность. Смешно!..