Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
Генерал повернулся к майору Плахтину, командиру полка:
— Какой батальон оставлен для обороны этого участка?
— Первый, капитана Ставрова, — ответил майор и добавил: — Ставров здесь, товарищ генерал, вот он.
Командир дивизии посмотрел на смуглого, горбоносого Романа и снова обратился к Плахтину:
— Выдержит?
— Если поубавит лихости и поймет, что оборона в данном случае гораздо важнее бесшабашных атак, должен выдержать, — сказал майор.
— А что он?.. Воюет по методу «сарынь на кичку»?
Майор Плахтин не сумел скрыть усмешку.
— Такой грех за ним водится.
— За что? — насторожился генерал.
— За то, что ударил интенданта третьего ранга, не обеспечившего батальон боеприпасами.
— Вон ты какой! — удивленно протянул генерал, продолжая пристально разглядывать Романа. — А почему молчишь?
— Не имею права оспаривать характеристику, данную мне командиром полка, — резко сказал Роман. — А что касается отведенного нам района обороны, то удержать его мы постараемся, но для этого надо было только дать нам хоть три-четыре миномета и добавить пулеметов.
— Хорошо, все это получишь сегодня, — пообещал генерал. — Кроме того, с восточного берега тебя будет поддерживать артиллерия, там у нас три батареи. Установи с ними надежную связь. Имей в виду, этот разрушенный мост — стык с соседней дивизией. Тебе все ясно?
— Ясно, товарищ генерал, — ответил Роман. — Мне нужны еще патроны и гранаты. Гранат прошу подбросить тысячи три.
— А если не дадим столько? Опять кому-нибудь морду набьешь?
Роман нахмурился, покусывая отросшие усы, сказал со злостью:
— Если уцелею, обязательно набью, товарищ генерал. Мне мои бойцы дороже, чем сволочная морда какого-нибудь разгильдяя или труса.
Немолодой генерал поднялся, кряхтя, с табурета, протянул Роману свою широкую крестьянскую руку.
— Ладно, капитан, иди. До мордобоя мы не допустим, гранаты дадим. — И, тяжело вздохнув, добавил: —? Продержись, сынок, трое суток…
…Лежа теперь на сколоченных из досок нарах, Роман думал: «Трое суток — срок немалый… В батальоне осталось двести тридцать человек… Что ж, будем держаться. Надо держаться».
Вспомнилась Леся, но он досадливо отмахнулся от этой мешающей ему мысли, успокаивая себя тем, что Леся — она по его просьбе уехала в Огнищанку — находится вне опасности: под надежной опекой его стариков с ней ничего не случится.
На батальонном КП кроме Романа находился ефрейтор Вячеслав Латышев, студент-историк из Ленинграда, близорукий белесый юноша с тонкой мальчишеской шеей. В первые дни войны он добровольцем ушел на фронт.
Скосив глаза, Роман взглянул на ефрейтора. Тог, сидя на сосновом обрубке у телефона, как всегда, читал какую-то толстую книгу.
— Чего нового слышно, Слава? — спросил Роман.
Латышев поднял голову, сверкнул своими очками.
— Ничего, товарищ капитан. По-прежнему фрицевская «рама» [7] висит над нашим расположением.
— Понятно, — сказал Роман. — Значит, скоро начнутся новости.
— Вы бы покушали, — напомнил ефрейтор. — Каша совсем остыла.
Роман откинул шинель, поднялся. Сквозь погребную отдушину, заменявшую окошко, пробивался желтоватый луч утреннего солнца. Хотя из погреба еще вечером выбросили все покинутое хозяевами, в нем стойко держались запахи гнилого картофеля,
кислых солений и сырости.7
Двухфюзеляжный немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189».
— Ты вот что, — сказал Роман ефрейтору, — через часок подогрей эту пищу богов, а я тем временем обойду окопы, посмотрю сам, что где делается.
— Нет, товарищ капитан, натощак я вас никуда не пущу. — Ефрейтор вскочил с обрубка. — Пока вы умоетесь, завтрак будет разогрет.
Слава Латышев обожал своего комбата за безудержную отвагу, за доброе отношение к солдатам и независимый, полный достоинства тон в разговоре с любым начальством.
— Ладно, Слава, — сдался Роман, — грей свою кашу. Только побыстрее.
Однако позавтракать не удалось. Девятка «юнкерсов» начала бомбежку боевых порядков батальона. Сразу же заговорила и немецкая артиллерия. Роман кинулся по ступенькам вверх, распахнул низкую дверь. Все вокруг скрежетало, гудело, сверкало взрывами.
— Давай мне первую! — крикнул Роман вниз. Подождав несколько минут, вновь закричал: — Ну, что там?
— Ни с одной из рот связи нет! — взволнованно ответил снизу Латышев.
Роман выскочил из погреба, приказал укрывшимся в щели связистам искать обрыв провода, а сам побежал по ходу сообщения. Бомбардировщики улетели, но артиллерийский налет продолжался. На земле чернели воронки. Две хуторские избы были снесены до основания. В окопах третьей роты потери оказались небольшими — двое раненых. Командир роты, недавно выпущенный из училища лейтенант Быстров, доложил:
— Немец все время бьет с недолетом. А наши пушки на том берегу почему-то совсем молчат.
— Дойдет дело и до наших, — отрывисто бросил Роман. — Следите за левым флангом. Перекантуйте туда еще один пулемет.
Он успел добежать до окопов первой роты. Это место у разрушенного моста было самым уязвимым. Уже занятая немцами возвышенность перед фронтом роты позволяла их танкам атаковать здесь сверху вниз. И река возле моста оказалась мельче, а стало быть, удобнее для форсирования.
Первой ротой временно командовал старшина из пограничников Харитон Шматков, спокойный крепыш, дважды побывавший в окружении. Романа он встретил по всей форме. Стал навытяжку, коснулся рукой козырька зеленой своей фуражки и отрапортовал хриплым басом:
— Товарищ капитан! Первая рота готова отразить атаку противника. Потерь пока нет.
— Ты, Шматков, когда-нибудь снимешь с головы мишень? — спросил Роман. — В такой фуражке немцы возьмут тебя на мушку вне очереди.
Старшина угрюмо сдвинул густые брови.
— Фуражку я не сниму, товарищ комбат. Фрицы брешут, что они начисто перебили всех пограничников. Пускай же полюбуются, что старшина погранвойск Шматков жив-здоров и сражается с ними.
Оказавшиеся поблизости солдаты одобрительно засмеялись. И все же, как это всегда бывает перед боем, на обветренных их, темных лицах угадывалось выражение напряженности и тревоги. Все они то и дело поглядывали на освещенный утренним солнцем луг с порыжевшей травой, с болотцами по западинам и редким низким камышом вокруг них — оттуда в любую минуту могли появиться немцы.