Совьетика

Передо мной открывается фантасмагорическая картина: на фоне разгромленных домов, окна и двери в которых закрыты плотными деревянными щитами, а на крышах зияют обгорелые дыры, на тротуаре, забросанном обломками и осколками гигантского количества неизвестных предметов, играют дети. Они, как ни в чем. не бывало, бегают по остаткам травы, ездят на велосипедах, играют, – а в дверях домов стоят их матери и бабушки, зорко по очереди наблюдая оттуда (ведь целых окон практически ни в одном доме не осталось, и вот уже три месяца эти люди дома живут в кромешной темноте!), нет ли тревожных знаков возобновления атак – которые могут начаться без предупреждения в любое время дня и ночи. Настоящий лунный пейзаж – если бы не несколько уцелевших под обстрелом березок и не звонкие детские голоса! И трудно поверить, что всего в нескольких минутах езды отсюда люди живут нормальной жизнью, пьют кофе и пиво на улице теплыми вечерами возле баров в центре города, гуляют, спокойно ходят к врачу, на почту, по магазинам… Здесь каждая такая вылазка – это маленький подвиг.

"Как же могут эти люди продолжать здесь жить своей повседневной жизнью? Почему

не сидят, сьежившись от страха, по домам целые сутки? Как могут их дети играть на обгорелой траве, когда на них в любую минуту могут посыпаться болты и бутылки с зажигательной смесью? Почему эти люди не уедут отсюда?"- предвижу я вопросы тех, кто сам так я поступил бы.

Как можно это обьяснить словами? Наверняка в самые первые дни осады Шорт Странда люди здесь так и сидели – сьежившись, по домам, в темноте, боясь пошевелиться. Звоня в полицию с надеждой, что это поможет все-таки покончить с атаками. Отчаиваясь от того, что та ничего для этого не делает.

Но невозможно же так сидеть три месяца. Сначала люди уходили из дома на несколько дней в надежде, что все это само собой прекратится (дома оставался только глава семьи, а жена и дети уходили к роственникам на ночь), потом стали уводить из дома только детей – черным ходом, когда атаки становились совсем уже невыносимыми, а потом…

Потом народ Шорт Странда понял, с какими целями затеяна провокация, понял, что она не прекратится, пока не покажется достаточным юнионистам – встал с колен, оглянулся вокруг и сказал:"Сколько можно?" И продолжает жить своей жизнью, несмотря ни на что – и одновременно будучи готовым ко всему.

– Сегодня стало немного поспокойнее. Самый ужасный день был на прошлой неделе в среду, когда у нас ночевала Патриция- говорит Дебби.
– Но все это может начаться вновь в любой момент. И в любом случае, мы не намерены спускать властям это с рук. Мы будем требовать расследования – трибунала, такого, как сейчас проводится по поводу Кровавого Воскресенья 1972 года! Сколько бы лет ни прошло, мы выведем на чистую воду организаторов этих погромов. Тех, из-за кого наши дети ещё много лет не смогут спокойно спать!

Есть и практическая сторона дела. Дома в Северной Ирландии подразделяются на частные и общественные – в большинстве бедных районов жилой фонд состоит из так называемых "council houses" (домов, принадлежащих местным органам власти, и распределяемых междху людьми в порядке очередности). Но Шорт Странд до сих пор был достаточно благополучным местом, и большинство его жителей является собственниками своих домов (хотя и выплачивают за них ипотечный кредит, как это здесь водится). А это означает, что у них нет выхода: если из "казенного" дома ещё можно уехать, сославшись на опасность для твоей жизни, и получить взамен новое жильё, то домовладельцы оказались в ловушке: их дома никто не купит, деваться им некуда. На Шорт Странде таких, по оценке Дебби, около 80%.

У себя на кухне Дебби и её муж рассказывают, как повлияли на их жизнь прошедшие три месяца, и что им пришлось пережить.

– Простите меня за беспорядок, – начинает разговор Дебби.
– Я уже много недель не могу дома убраться, не могу даже готовить ужин. Ничего не могу. Руки опукаются. Бывало, днем тихо, а только начнешь готовить ужин – начинается обстрел. Бросаешь все и выбегаешь на улицу – это Вам, наверно, кажется, опаснее, но нервы дома не выдерживают, надо быть с другими людьми, с соседями, да и с улицы виднее, что происходит. Только все вроде бы приутихнет, возвращаешься домой, семья садится за стол, – все начинается сначала. . Так я больше и не смогла готовить. Теперь мы покупаем что-нибудь готовое, и все., – а сама тем временем ставит в духовку мясо.

Одна из ее дочек показывает мне образец – один из тех болтов, которыми лоялисты обстреливают католических детей. На мою ладонь ложится увесистый кусок металла, способный пробить насквозь маленькую детскую голову.

– Я уже бабушка,- рассказывает Дебби, которой всего 40 с небольшим.
– Моя маленькая внучка хотела недавно пойти в зоомагазин. Я обьяснила ей, что нельзя – опасно, потому что мы католики. "А как они догадаются, что мы католики? " А потом обвинила во всем меня: "Бабушка, это ты виновата! Ты вот выступала по телевизору, тебя все видели – и теперь все знают, что мы католики!" "На самом деле у нас в районе все знают друг друга. Это как небольшая деревня. И никогда между нами и нашими протестантскими соседями не было забора! Никогда!

По другую сторону забора, в Клуан Плейс, в домах не просто выбиты стекла -

они практически все сожжены, многие двери заложены кирпичами. Там явно

никто не живет.

– Остался ли там хоть кто-то из ваших соседей-пенсионеров?- спрашиваю я.

– Только двое,- отвечают мне.

– И они молчат в тряпочку. Боятся. Две протестантские старушки, которые живут отсюда за три улицы, в прошлом году подверглись атаке самодельной бомбой. Пресса сразу же обвинила республиканцев, хотя они живут в протестантском квартале, в который ни один республиканец не сунулся бы. А дело на самом деле было в том, что эти старушки не позволили рисовать у них на доме мюрал прославляющий лоялистов! Вот им и отомстили.

Картина на Клуан Плейс открывается ещё более жуткая, чем на католическом Кландебое: ни детей, ни травы. Так кто же атакует отсюда, если здесь совершенно очевидно никто не живет? Выступавший недавно по телевидению бывший местный житель-протестант (вернувшийся в Белфаст после того, как перестала быть расистской Южная Африка!) довольно подробно рассказал о том, что здесь произошло, – но, удивительное слово, ни разу не назвал виновными в погромах на Клуан Плейс республиканцев или католиков. Он просто предпочел промолчать вообще о том, кто это сделал. Врать не хотелось, а

сказать правду… Слишком велик страх перед "адеровцами" с Шанкилла .Именно они и оккупируют эти дома. Кстати, в числе того, чем они забрасывают католиков, – домашняя утварь выжитых ими отсюда собратьев по религии (например, оторванный от стен в ванной и на кухне "с мясом" кафель!) . Стали бы люди так поступать со своей собственностью? Не думаю.

– А кто играет лоялистские марши через громкоговоритель и разгуливает парадами вдоль стены до пяти утра? Неужели пенсионеры?- подхватывает мои мысли Дебби.
– Я лично, и то ещё никогда такого не видела собственными глазами, хотя всю жизнь прожила на Севере. Вот возьмите позавчера. В тот день нас атаковали 15 часов беспрерывно. Я позвонила местному священнику – знаете, после этого у меня очень горькие чувства в его адрес!
– , с просьбой позвонить в полицию, ибо в ответ на наши многочисленные звонки к нам все так и не посылали полицейскую машину. "Меня сейчас нет в Белфасте, поэтому я подъехать не могу"- сказал он мне. "Тогда можете Вы хотя бы позвонить им оттуда, где Вы сейчас находитесь? "- я почти плакала в трубку , за спиной у меня раздавались взрывы и плакали самые маленькие из детей. "Нет, не могу. У меня сегодня выходной, " – пояснил он мне совершнно спокойным голосом и повесил трубку. Полиция приехала только после того, как мы позвонили в офис представителей ирландского правительства здесь, и они подняли шум по этому поводу. А завтра этот самый священник приводит к нам в район британского губернатора – не посоветовавшись даже ни с кем из жителей! Почему бы этому губернатору не прийти сюда, когда мы были под атакой? Почему он заявился сейчас, когда уже стало почти спокойно? А разве забыть нам ту ночь, когда всю внутреннюю площадь между нашими домами заняли полицейские машины и британская армия, – а как только нас начали забрасывать фейерверком и ещё бог знает чем, они все повернулись лицом к нашим домам и включили прожектора на полную мощность, – сохраняя при этом полное молчание, – для того, чтобы лоялистам было лучше видна цель? Представьте себе, как чувствуешь себя в таком доме, освещенном и обстреливаемом со всех сторон, – как рыба на песке! У нас все это заснято на видео.Телевидение отказывается эти видеозаписи показывать. Мы готовим использовать их в суде в процессе против государства, который начали некоторые из наших жителей. Я никогда ещё не видела, чтобы полиция и армия сотрудничали с лоялистами до такой степени в открытую!

– Для нас давно уже в порядке вещей стало, что когда мы идем в магазин, к врачу, на почту, – в любую точку за пределами нашего квартала, мы придумывем себе и называем друг друга протестантскими именами. Наши дети боятся надевать школьную форму, – ибо по ней видно, из какой они школы. Сколько можно так жить? Я испытываю глубокое уважение к нашему местному почтмейстеру-протестанту: когда лоялисты приказали ему под страхом смерти не обслуживать католиков, он сказал им: "В таком случае я вообще закрою почту!" – и закрыл. Человек потерял весь доход, дело всей своей жизни, но не дал себя запугать. А другие протестантские хозяева магазинов испугались. Ты заходишь к ним, а они прячут глаза и говорят: "Извините, нам не велено вас обслуживать." Бабушки старые в церковь идут, а эти дебилы кричат им со стенки : "Что у тебя сегодня на ужин, Бобби Сэндс? "- и громко гогочут.. Люди это или как? – подхватила ее старшая дочь.- Теперь здесь вот уже несколько дней, каждый день в одно и то же время появляется армия и полиция. Почему, спрашивается, нельзя было это сделать три месяца назад? Но они ходят патрулем по нашему кварталу, полностью вооруженные, наставляют ружья на детей, оскорбляют жителей – в то время, как с другой стороны стенки их в десять раз меньше, и там они пьют чай с лоялистами и судачат с ними. На нашей стороне на все их лица надеты маски (это потому, что многие из солдат являются местными уроженцами!), а на их стороне на солдатах – обыкновенная форма, с беретами, никакой маскировки!