Совьетика
Шрифт:
Когда он понял, что она все равно не будет подчиняться ему по жизни, он использовал ее слабость против нее: выгнал Шивон из дома и отобрал у нее детей, ссылаясь на ее пристрастие к алкоголю. После этого жизнь для Шивон потеряла всякий смысл. Не каждый человек – борец по своей натуре, но это не значит, что утопающего обязательно надо бить веслом по голове!…
… Многое о том, как она жила все это время, мы узнали уже только на похоронах. Как она спала в лесу, а старушка-соседка, помнящая, как Шивон в свое время возила ее на своем такси до центра и обратно и не брала за это денег, выносила ей туда поесть горячего супу… Как ее периодически избивали другие такие же как она бедолаги обоих полов: Шивон была маленькая и худенькая как тростинка. Как ее один раз изнасиловали. Как с ней отказались общаться старшие дети, и как она подкарауливала тайком у школы младших – мальчика лет 8 и девочку
«They’re tryin to make me go to rehab
I said no, no, no
Yes I been black, but when I come back
You wont know, know, know.»
В Советском Союзе я была воспитана так, что презирала пьющих женщин. Но в Советском Союзе их почти не было – потому что не было социальных причин для их пьянства. На мужа-изверга всегда можно было найти управу – например, через партком. Никто не позволил бы выгнать тебя из дома. Наконец, если надо было тебя принудительно лечить, вылечили бы.
Презирать североирландскую женщину только за то, что она пьет – все равно, что презирать здешних католиков за то, что они пишут или говорят с грамматическими ошибками. Это не Советский Союз, где у тебя были все условия для того, чтобы учиться и стать грамотным. «Это не Земля, родной. И не Африка. Это планета Плюк, галактика Киндза-дза в спирали…»
В последний раз Шивон приходила к нам в гости на рождество. Конечно, никто не знал, что это будет последний раз, но выглядела она нездорово. У нее уже начал распухать живот, а она все еще отказывалась даже признать, что у нее есть серьезная проблема. Она шутила, бодрилась, говорила о какой-то ерунде, о том, как ждет, когда получит очередную компенсацию – за то, что кто-то чуть не сломал ей ногу, – и как пригласит нас пообедать на эти деньги, а потом поедет загорать в Испанию. Шивон очень любила солнце.
Потом я еще видела ее на улице, на лавочке, с 3-литровой бутылкой самого дешевого сидра в руках. От нее нехорошо пахло, и проходящие мимо благообразные старички тихонько отворачивались.
– Завтра годовщина моей Норы… Ей сейчас 7 лет было бы. – голос Шивон дрожал. Нора была ее мертворожденная дочка.- А тут даже поговорить не с кем. Me ma is doing my head in. I just can’t cope without me wee drink.
Действительно, по большому счету она никому оказалась не нужна. Маме она мешала благообразно жить, заниматься благотворительностью и посещать святые места (можно было бы взять ее к себе, но вдруг она дома что-то сломает или испортит? Жаловалась же Лиз на то, что Шивон как-то облевала ее диван – хотя сыновьям самой Лиз, которые регулярно делали то же самое (и по той же причине), никто не говорил и слова…) Киран был занят собственными детьми. Иногда он давал ей немного мелочи или старые сигареты, но говорить по душам ему было некогда….
Это потом уже, в марте, когда у нее пошла горлом кровь, и ее увезла «скорая», семья всполошилась. Приехала специально ради нее из Новой Зеландии еще одна сестра- тюремный охранник по специальности. Белфастская сестра подняла на ноги газеты, чтобы найти Шивон жилье. Мама с Лиз не выходили из больницы, туда же пришли и все ее дети, и даже Джерард. Старшая дочка, которая до этого отказывалась с ней даже разговаривать, плакала, делала ей прически и красила ногти. Но Шивон уже ничто не могло спасти, и ее положили в специальное крыло больницы – умирать. Умирала она долго, несколько недель. Ее тело медленно наливалось жидкостью и распухало. Но жизнь еще теплилась в ней до тех пор, пока этот процесс не дошел до самой головы. Она была вся исколота: только морфин мог немного смягчить ее боли. Киран не мог смотреть на такие страдания. Он заранее мысленно попрощался с Шивон, вернулся домой и только каждое утро звонил в больницу и спрашивал, нет ли каких-то изменений….
Она умерла в День Парижской Коммуны. Иногда я думаю, что она сама стремилась приблизить свою смерть – чтобы хоть на смертном одре еще раз увидеть детей и почувствовать, что о ней заботятся и что ее любят…Видимо, Кирану не давали покоя такие же мысли. «What a rotten death the wee girl had…. She didn’t deserve this. ”
… Через два года Кирана тоже не стало. Рак… Это страничка нашей жизни, о которой я предпочитаю не рассказывать.
Я вспоминаю его с большим теплом. Он многому научил меня, на многое открыл мне глаза. Например, на то, что нормальная семейная жизнь возможна только с человеком, которого ты не любишь так, как в романах. Иногда – не выспавшись (он сильно
страдал от того, что голландцы называют «ochtendhumeur ”) или по какой другой причине – Киран так огрызался на меня, что если бы это сделал человек, которого я любила бы так, как Ойшина, я бы просто умерла на месте от разрыва сердца. Я поняла, что скорее всего именно по этой же причине, даже если отбросить все остальные, был с самого начала обречен и мой брак с Сонни… «Он меня не любит!»- автоматически думаешь с болью, когда на тебя орут. Но когда вспоминаешь вдруг: «Да, но ведь и я не люблю его тоже!», – на душе сразу же становится легче. И можно продолжать жить под одной крышей и совместно выполнять необходимые обязанности. Воспитывать детей, зарабатывать на жизнь и тому подобное. В конце концов, именно это ведь и требуется от супругов – и родителей, а не сидеть всю оставшуюся жизнь в садочке, прижавшись плечом к плечу и любуясь звездами…. Только сейчас, когда его нет больше рядом, понимаешь, что это тоже была любовь, только любовь другого уровня, которую нельзя запихивать в прокрустово ложе «ощущения бабочек в животе» из дамских романчиков.Он не был идеалистом и искателем приключений – и не давал их искать другим. Он научил меня тому, что еще никому не удавалось – бережному отношению к деньгам. И если бы Киран был жив, наверняка не случилось бы всего, что было дальше.
…После того, что с нами сделала Лиз, мы оба просто не могли оставаться жить поблизости от нее. Киран продал часть дома, доставшуюся ему в наследство, а я – свой, в котором я когда-то надеялась прожить остаток своей жизни. Мы купили небольшую полуразвалившуюся ферму и переехали в горы. Подальше от цивилизации «touts ”.
…Из окон фермы открывался панорамный вид на зубчатую гору с романтическим названием «Чертов зуб». Добраться до нее нелегко даже в хорошую погоду: высоко в горах надо не пропустить вовремя одну из небольших грунтовых дорожек, отходящих в сторону от местной провинциальной дороги, спуститься по ней вдоль склона и завернуть за небольшую сосновую рощицу. Традиционный ирландский коттедж внутри был полутемным (в прошлом ирландские крестьяне платили налог «за солнечный свет»: чем больше по размеру окна в доме, тем выше сумма налога!), с настоящим действующим камином и с лестницей, ведущей наверх прямо посреди гостиной. Только там, наверху, начиналась его современная, пристроенная позже часть.
Два раз в год горы залиты желтым цветом: это цветет колючий утесник. В августе они наливаются фиолетовым: расцветает вереск. А зимой они частично «лысеют», когда опадает хвоя с лиственниц… В горах идет борьба не на жизнь, а на смерть – между рыжими и серыми белками. Серые пока побеждают, и местные активисты Шинн Фейн уже призвали к их отстрелу.
Весной и летом жить на ферме – не без опасностей: местная молодежь, забираясь в горы, от скуки поджигает утесник, которым здесь заросло все вокруг, а он горит почти как вата… Пожарные могут сюда добраться только вертолетом. Зимой- если выпадет снег,- отсюда не выбраться никакими силами, до тех пор, пока он не растает. Поэтому полезно иметь запасы продуктов, дрова, а также запастись электрическим генератором.
В любое время года во дворе у нас пасутся – и я не преувеличиваю! – густые, похожие на кисель облака. Так и кажется, что они вот-вот заговорят с тобой, как в сказке «Лоскутик и облако». Иногда, на удивление мне, выросшей в долине, с одной стороны дома светит солнышко, а с другой – льет дождь, хотя дом достаточно маленький. Еще у нас есть два поля, которые Киран сдал в аренду тем, у кого есть лошади, а пастбища для них нет…
Летом по горам бродят туристы, а в остальные времена года – только британские солдаты. Тренируются. В Иране ведь тоже есть горы… Некоторые восходят на вершины даже по ночам. Одного из таких искателей приключений не так давно убило молнией на самой вершине Слив Донарда . Если они заходят к нам на ферму, у меня подспудно возникает чувство, что они сейчас спросят на ломаном русском: «Где дорога на Москву?» , а потом попросят арбузов и шоколада . По возможности я делаю вид, что никого нет дома, и тихо выпускаю во двор нашу достаточно злую собаку…
Несмотря на мирный процесс и широко разрекламированную в прессе демилитаризацию, рано по утрам вдали хорошо слышны раскаты автоматных очередей: с британской базы в Балликинлере. Да, британские солдаты нынче не патрулируют улицы североирландских городков и деревен. Мирный процесс позволил им сконцентрироваться на более важных современных задачах: в Балликинлере, например, эти молодчики сейчас тренируются для предстоящего полицайствования «независимого» Косова. И наверно, очень благодарны ирландцам, что те развязали им руки. Если бы еще так же поступили и иракцы, война бы уже давно переместилась в Иран…