Советская поэзия. Том первый

‹1928›

ОДНАЖДЫ

Я осенью в своем саду работал, Готовя место для кустов сирени. И, чтобы ей просторнее жилось, Я выкопал две маленькие елки И положил в сторонку — у плетня. «Сирень весной душистой развернется Ей будет тут привольно, хорошо. Вы, елочки мои, не обижайтесь, И вас я не оставлю без призора, Хорошее местечко вам найду». Так думал я, работая усердно. На следующий день пришел печник, И мы с ним перекладывали печи. Потом картошку долго убирали, Белили дом… Потом пришла зима. И вот однажды, вечером морозным, Сидел я с книжкой и блаженно грелся В покойном кресле около огня. Вдруг во мне похолодело сердце — Я вспомнил, что про елочки забыл. Они меня, наверно, долго ждали — Два коренастых милых медвежонка, И, не умея голоса подать, Беспомощно и кротко погибали. А я забыл! А я про них забыл!.. Пришла весна. Я вышел в сад пахучий И первым делом бросился к сирени. А в стороне… Да что ж это такое?! Две елочки, два кротких медвежонка, Игольчатые ветки растопыря, Стоят, купаясь в солнечном деньке. Они меня, наверно, долго ждали, Их дождики охлестывали злые, Осенний ветер маял и студил. Тогда они к земле припали близко И крепко к ней корнями присосались В неистребимой жажде бытия. И я стою в молчании глубоком И думаю: «Какое это чудо — Земля животворящая моя!»

‹1944›

РАБОТА

Работа ждет меня давно. Я потружусь от всей души. Я позабыл какая, но — Ведь все работы хороши! Работа ждет меня с утра, Дел недоделанных — гора! Они кричат, они галдят. А что они хотят? Чтоб я к ним руки приложил, Доделал их и довершил. Я верю им! Как не работать этими руками, Когда ладони чешутся, горят. Как сильная струя уносит камень, Волна работы унесет усталость И дальше мчит, как водопад трубя! Страна, благословенная трудом, Как хорошо работать для тебя!

‹1948›

ЛУЧИ СОЛНЦА

Сиянье солнечных лучей — Не из разряда мелочей. Недаром, пламенней алмаза, Сосулька запылает сразу От искры солнечных лучей. Сосулькам суждено истаять, И даже память не оставить, И кануть в речку иль в ручей, Но вот что капли мне пропели, И вот что слышалось в капели: «Мы и блистали и горели В сиянье солнечных лучей!»

‹1948›

ПЕРЕЦ МАРКИШ

(1895–1952)

С еврейского

* * *

Приходит час ночной ко мне, Все тише и грустней, Побыть со мной наедине… Вот окна все синей, синей, Уходят стены. Вкруг меня Один простор ночной. И обувь сбрасываю я, Чтоб шаг не слышать свой. Я на глаза свои кладу Вечерний синий свет И все шепчу в ночном чаду: — Тоска, меня здесь нет!.. — И в угол прячусь я пустой, И руки прячу я, От скуки медленно за мной Ползет тоска моя. И пальцами она слегка Моих коснулась скул, И вот уж призрак твой, тоска, К моей груди прильнул. Чтобы мою отведать кровь, Она колдует вновь и вновь. Но прижимаю к косяку Незримый силуэт И все шепчу, кляня тоску: — Тоска, меня здесь нет!

‹1917›

ВО СНЕ Я ВИДЕЛ МАТЬ

Светает за окном… Доехать бы скорее! Мне слышен стук колес… Уже не задремать. Во сне я видел мать, и на душе светлее, Мне так легко всегда, когда приснится мать. Шлагбаум за окном. А строй гусей гогочет, Нетерпеливо ждет, пока пройдет состав. Бежит локомотив и тянет дыма клочья, Дремоту гонит прочь, протяжно засвистав. О, сколько сотен верст в дороге я измерил, О, сколько долгих дней она меня трясла! Приснилась мне Москва. Входила мама в двери, Горячие коржи в переднике несла… Ни слова не сказав, в глаза взглянула прямо, Должно быть, поняла: совсем другим я стал… И оборвался сон… Ответь мне: где ты, мама? Все тише стук колес. В окне плывет вокзал.

‹1942›

ВЫБОР

Достоинство пчелы — не жало и не яд, И соловей поет не только о печали. И на восход нам путь открыт, и на закат, И в будущие дни, и в те, что прошлым стали. Мы, горечи хлебнув, поверим в жизнь опять И выберем рассвет, встающий над вершиной. В грядущем сын и дочь сумеют сочетать Усердие пчелы и посвист соловьиный. Так снова — в добрый путь, да поведет нас честь, Да не помянут нас потомки грубым словом! Пчела не для того летит, чтоб яд принесть, Но чтобы в улей свой вернуться с медом новым.

‹1946›

ЗАБОТА

Лишь только луч цветка коснется, щекоча, А ветерок, кусты взъерошив, захохочет, Как, крылья подоткнув, кузнечик сгоряча У наковаленки своей уже хлопочет. Усами жесткими он грозно шевелит, Усы в ногах снуют с зеленым нетерпеньем, А мошкаре лесной стрекочет он, сердит: «Мне надобно ковать! Отстаньте с вашим пеньем!» Кузнечик прыгает, — какая суета, — От кустика к цветку легко перелетая, Травинку хилую догонит у куста И спросит: «Припаять? Работа не простая!» Впивается его зовущий молот сам Во множество забот, звенящих и летучих. Кузнечик приумолк. И вновь к своим трудам Вернется он, когда блеснет заря сквозь тучи.

‹1947›

ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ

Уже не ночь, еще не день, И свет зари пока неведом, И мышь летучая, как тень, Влетает в щель меж тьмой и светом. Она проскальзывает в сон, Она виденьем из видений Вдруг прошмыгнет за грань времен Зигзагом мимолетной тени. Она торопится домой. Пора! Она боится солнца. Ее терзает свет прямой Слепящего, как медь, оконца. И перепончатую шаль Подняв над темной головою, Она летит куда-то вдаль, Освистанная синевою. Как день пришел, как ночь ушла — Не разобрать летучей мыши. Сейчас был свет. И снова мгла. То вниз летит, то взмоет выше. Утомлена, ослеплена, Косым лучом не обогрета, Вмиг улетает прочь она Над зыбкой гранью тьмы и света.

‹1948›

ОСЕНЬ

Там листья не шуршат в таинственной тревоге, А, скрючившись, легли и дремлют на ветру, Но вот один со сна поплелся по дороге, Как золотая мышь — искать свою нору. И сад не сторожат — пусть входит, кто захочет Там вихри, холод, дождь, секущий и косой, И — никого. Печаль одна здесь слезы точит, Но вдруг жужжанье слух улавливает мой. Пчела спешит пешком по рыхлому песочку, Тяжелым обручем пчелиный сжат живот, И так она ползет чрез пень и через кочку И судорожно вдруг на голову встает, И крылышки свои вдруг задирает криво, Как зонтик сломанный, они теперь торчат, И смерть уже слышна в жужжанье торопливом На осень тишина переезжает в сад.

‹1948›

НАЛИВАЙ ПОЛНЕЙ!

Поднимались мы по круче Выше птицы, выше тучи, Нами высь побеждена, — Наливай полней вина, Так подымем же бокалы, Чтоб желанье явью стало! Уводила песня в дали, Мы пучину побеждали, Опускаясь глубже дна, — Так налей полней вина, Чтоб народной мощи реки Не иссякли бы вовеки! Лето кончилось нежданно, Наступила осень рано, И зима прийти должна, — Наливай полней вина! Мы бокал подымем пенный* За цветенье нашей смены. Мы седеем. Ну и что же! Нами век наш славно прожит, Отдан родине сполна, — Так налей еще вина! Пусть, завидуя по праву, Помнят внуки нашу славу! Сколько жить на свете белом До печального предела, Сколько нам гореть дано!.. Наливай в бокал вино! Запрокинем к звездам лица — Пусть заветное свершится!

‹1948›

ВАСИЛИЙ НАСЕДКИН

(1895–1940)

* * *

Белеет рожь. Синеют перелески. Такой простор, такая благодать! И веют ветра палевые всплески, И ни о чем не хочется гадать. Белеет рожь. Шуршит. Заколыхалась. Она во мне, как радужный покой. Как будто чья младенческая шалость Меня коснулась пухлою рукой. Я улыбаюсь этой ласке нежной, Как дети улыбаются во сне. Вон облако в одежде белоснежной Кому-то машет, — может быть, и мне. Да, я на все еще смотрю, любуясь, Еще чужда раздумий горьких муть, И мало жаль, что пляшущую юность Уже не повторить и не вернуть. Ведь если б можно повторить любое, Она б была, пожалуй, преглупа. Пускай о ней напомнит голубое Да звонкая покосная тропа. Бегут поля, волнуясь и гуторя Невнятные слова. Бегут поля. Вдали стоят, врастая в небо-море. Веселые родные тополя.