Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

403. НОЧНОЙ ЭКСПРЕСС

Ночной экспресс бессонным оком Проглянет хмуро и помчит, Хлестнув струей горящих окон По черной спутанной ночи, И задохнется, и погонит, Закинув голову, сопя. Швыряя вверх и вниз вагоны, За стыком — стыки, и опять С досады взвоет и без счета Листает полустанки, стык За стыком, стык за стыком, к черту Послав постылые посты… Мосты ударам грудь подставят, Чтоб на секунду прорыдать И сгинуть в темени… И стая Бросает сразу провода. И — в тучи, и в шальном размахе Им ужас леденит висок, И сосны — в стороны, и в страхе, Чтоб не попасть под колесо… И ночь бежит в траве по пояс, Скорей, но вот белеет мгла — И ночь бросается под поезд, Когда уже изнемогла…. И как же мне, дорогою мчась с ними Под ошалелою луной, Не захлебнуться этим счастьем, Апрелем, ширью и весной… 1939?

404. «Не надо скидок…»

Не надо скидок. Это пустяки — Не нас уносит, это мы уносим С собою всё, и только на пески Каскад тоски обрушивает осень. Сожмись в комок и сразу постарей, И вырви сердце — за вороньим граем — В тоску перекосившихся окраин, В осеннюю усталость пустырей. Мучительная нежность наших дней Ударит в грудь, застрянет в горле комом. Мне о тебе молчать еще трудней, Чем расплескать тебя полузнакомым. И память жжет, и я схожу с ума — Как целовала. Что и где сказала. Моя любовь! Одни, одни вокзалы, Один туман — и мост через туман. Но будет день: все встанут на носки, Чтобы взглянуть в глаза нам в одночасье. И не понять — откуда столько счастья? Откуда столько солнца в эту осень? Не надо скидок. Это мы уносим С собою всё. А ветер — пустяки. 1939

405. «Я очень люблю тебя. Значит — прощай…»

Я очень люблю тебя. Значит — прощай. И нам по-хорошему надо проститься. Я буду, как рукопись, ночь сокращать, Я выкину всё, что еще тяготит нас. Я очень люблю тебя. Год напролет, Под ветром меняя штормовые галсы, Я бился о будни, как рыба об лед (Я очень люблю тебя), и задыхался. И ты наблюдала (Любя? Не любя?), Какую же новую штуку я выкину? Привычка надежней — она для тебя. А я вот бродяжничать только привыкну. Пойми же сама — я настолько подрос, Чтоб жизнь понимать не умом, так боками. В коробке остался пяток папирос — Четыре строки про моря с маяками. С рассветом кончается тема. И тут Кончается всё. Расстояния выросли. И трое вечерней дорогой бредут С мешками. За солнцем, за счастьем, за вымыслом. 1939?

406. ФРАНСУА ВИЙОН

Век, возникающий нежданно В сухой, отравленной траве, С костра кричащий, как Джордано: «Но всё равно ведь!» — Вот твой век! Твой век ударов и зазубрин, Монахов за стеной сырой, Твой век разобран и зазубрен… Но на пути профессоров Ты встал широкоскулой школой… Твой мир, летящий и косой, Разбит, раздроблен и расколот, Как на полотнах Пикассо. Но кто поймет необходимость Твоих скитаний по земле? Но кто постигнет запах дыма, Как дар встающего во мгле? Лишь тот, кто смог в ночи от града Прикрыться стужей как тряпьем,— Лишь тот поймет твои баллады, О метр Франсуа Вийон! …И мир, не тот, что богом навран, Обрушивался на квартал, Летел, как ветер из-за Гавра, Свистел, орал и клокотал. Ты ветру этому поверил, Порывом угли глаз раздул, И вышвырнул из кельи двери, И жадно выбежал в грозу, И с криком в мир, огнем прорытый, И капли крупные ловил, И клялся тучам, как открытью, Как случаю и как любви. И, резко раздувая ноздри, Бежал, пожаром упоен… Но кто поймет, чем дышат грозы, О метр Франсуа Вийон! 1939

407. «Пустеют окна. В мире тень…»

Пустеют окна. В мире тень. Давай молчать с тобой, Покуда не ворвется день В недолгий наш покой. Я так люблю тебя такой — Спокойной, ласковой, простой… Прохладный блик от лампы лег, Дрожа как мотылек, На выпуклый и чистый лоб. На светлый завиток. В углах у глаз теней покой… Я так люблю тебя такой! Давай молчать под тишину Про дни и про дела. Любовь, удачу и беду Поделим пополам. Но город ветром унесен, И солнцу не бывать, Я расскажу тебе твой сон, Пока ты будешь спать. 1939

408. «А если скажет нам война: „Пора“…»

А если скажет нам война: «Пора» — Отложим недописанные книги, Махнем: «Прощайте» — гулким стенам институтов И поспешим по взбудораженным дорогам, Сменив слегка потрепанную кепку На шлем бойца, на кожанку пилота И на бескозырку моряка. 1939

409. «Я сегодня весь вечер буду…»

Я сегодня весь вечер буду, Задыхаясь в табачном дыме, Мучиться мыслями о каких-то людях, Умерших очень молодыми, Которые на заре или ночью Неожиданно и неумело Умирали, не дописав неровных строчек, Не долюбив, не досказав, не доделав… 1939

410. «Снова вижу солнечные ели я…»

Снова вижу солнечные ели я… Мысль неуловима и странна — За окном качается Карелия, Белая сосновая страна. Край мой чистый! Небо твое синее, Ясные озерные глаза! Дай мне силу, дай мне слово сильное И не требуй, чтоб вернул назад. Вырежу то слово на коре ли я, Или так раздам по сторонам… За окном качается Карелия — Белая сосновая страна. 1939 Петрозаводск

411. «Как лес восстановить по пням?..»

Как лес восстановить по пням? Где слово, чтоб поднять умерших? Составы, стоны, суетня, Пурга да кислый хлеб промерзший. Четвертый день вагон ползет. Проходим сутки еле-еле. На невысоких сопках лед Да раскоряченные ели. А сверху колкий снег валит. Ребята спят, ползет вагон. В печурке огонек юлит. Сидишь и смотришь на огонь. Так час пройдет, так ночь пройдет. Пора б заре сквозь темноту — Да нет вот, не светает тут… Ползут часы. Ползет вагон. Сидишь и смотришь на огонь. Но только голову нагни, Закрой глаза, накройся сном — В глазах огни, огни, огни, И тени в воздухе лесном. …Потом в горах — огни, огни, Под ветром осыпались дни, Летели поезда, И загоралася для них Зеленая звезда. …Вперед сквозь горы! Предо мной распахивалась синь. Пахнуло солью и смолой, Гудок взревел: «Неси-и!» Три солнца — сквозь туннель — в просвет. Рывок — и тьма назад, И сразу нестерпимый свет Ударил мне в глаза. 1939–1940

412. «Но стужа в кормовой каморе…»

…Но стужа в кормовой каморе Поднимет сразу ото сна, Суровость Баренцева моря Немногословна и ясна. Курс «норд», как приказал Седов… В ночи плывут огни судов, И берег — простыня. А мы уходим в шторм на риск, И ночь качает фонари на пристанях. Ни звука. Пусть хоть просто крик, Собачий лай бы. Но молчаливы, хоть умри, Рыбачьи лайбы. Лишь прижимаются тесней. Хоть и привыкли к холодам… Нависли скалы. Серый снег. И черная вода. Но берега назад-назад, Прибою их лизать… Три вспышки молнии — гроза Иль орудийный залп? Но всё равно, сквозь эту темень! Но всё равно, вперед — за теми! 1940

413. СКРИПАЧ

Четвертый день хлестали ливни с гор… В таверне ни души. Дымит камин. Напрасно дверь хозяин отворяет И, ежась от пронзающего ветра, Взирает на размытую дорогу В надежде на богатую карету. Но даже нищих в этот день не видно… И он печально затворяет двери, Ногой пихает жирного щенка И, тяжело вздохнув, идет к камину, И руки потирает над огнем… Потом стемнело. Свеч не зажигали, Камин почти погас уж, а по стеклам Всё тот же серый ливень молотил, Порою перемешиваясь с градом, Когда внезапно постучали в дверь. На властный стук хозяин побежал, И дверь открыл, и отступил на шаг, Испуганно пришельца пропуская. Тот темен был. С него вода стекала, Он весь насквозь промок, из-за того что Широкий плащ его был снят — он что-то Плотнее завернул в него и сверток Прижал к груди, как сына. И сказал Пришелец: «Дай мне место у огня, Чтоб высохнуть. Немного хлеба с сыром, Глоток вина, ночлег на сеновале — Вот всё, что нужно мне на этот раз». И, подбоченясь, отвечал хозяин: «Не много хочешь ты, как я гляжу. Ну что ж, дружок, выкладывай монету — И мигом будет всё перед тобой». — «Уж третий день, как я последний грош Отдал за два кусочка канифоли… Я музыкой плачу тебе». И он Стал у окна развертывать свой плащ И из плаща достал футляр скрипичный, А из футляра — скрипку. И огонь Сверкнул и ожил в потемневшем лаке. «Что музыка твоя, скажи на милость? Тут это не ходячая монета. За музыку твою я дать могу Лишь запах блюд дымящихся из кухни». — «Ты музыки хотел? Ну что ж, держи!» И что-то в темноте швырнул. И вот Хозяин ясно-ясно услыхал, Как полновесный золотой дублон Упал на пол и покатился в угол. За ним — другой. Ей-богу, отродясь Я не слыхал монеты полновесней! И наклонился жадно, но едва Он золото хотел рукой нащупать — Еще дублон! Совсем в другом углу Упал дублон. Он услыхал по звону Чистейший, полновеснейший дублон! И сразу три! Боясь со счета сбиться, Он слушает, но тут теряет счет И, тяжело упав на четвереньки, Ползет и шарит золото. Вот рядом Упал дублон… Еще… О, сколько ж их! Дублон! И сразу три! И вновь дублон… Он шарит, задыхается и шарит, А под руками — только комы грязи, Слетевшие с усталых сапогов. А тот швыряет золото горстями: Дублон! Еще дублон! Одни дублоны. И в мире не осталось больше звуков, Как этот золотой, тяжелый дождь. Звон капель полновесных золотых, Они летят, срываются, звенят, И катятся, и катятся дублоны, Большие полновесные дублоны! О, хоть один нащупать бы рукой… Но ничего! О, где же, где они? Тогда он на пол сел в изнеможеньи И закричал: «Огня! Скорей огня!» Но только крик его метнулся в стены — Всё смолкло. И скрипач смычок отвел Широким жестом. Как свою рапиру Отводит победивший шевалье. 1940