Совпадения случайны

— Твои собачонки с цепи сорвались, — сердился Найл. Он уважал Райвеля и знал его силу, но принять то, что Райвель его ни во что не ставит, он не мог. — Отвратительное поведение твоих подчиненных.

— Они не собачонки, — усмехнулся Ирвин. — Боевые псы — да, быть может. И с цепи они не сорвались… Они на ней, на цепи твоей, никогда и не сидели.

— В любом случае, Аккерман останется тут, — сразу же перешел к делу Найл. — Наша разведка доложила, что она, навещая Энни Леонхарт, говорила с ней — и мы не знаем, что на уме у сестры Эрена. Я уважаю ее силу, но не доверяю сейчас никому. Пока королевы нет в столице…

— Королева сейчас в своем отряде под защитой моих солдат, — ни один мускул в лице Ирвина не дрогнул, хотя он врал сейчас своему старому другу. — И твое сомнение в ее безопасности говорит о недоверии нам, твоим же товарищам. Понимаешь? К тому же указом королевы я был назначен как главнокомандующий всеми воисками… И, стало быть, сейчас я и твой начальник, Найл.

— Пошел ты к черту, Ирвин, — устало выпалил Найл. Он сел и с остервенением вцепился в стакан с бренди — Ирвин заметил, что на грудном платке следы от варенья — будто бы детские пальчики держали отца за платок, пока он целовал ребенка на прощание.

— Ты устал, — сказал спокойно Ирвин. — Тебе нужно отдохнуть. Позволь мне самому решить мои проблемы, и…

— Я знаю, что Эрена Йегера нет в стенах, — вдруг сказал Найл. — И знаю, что ты разрушишь наш мир руками этого мальчика. То есть — то, что ты чудовище, и методы твои чудовищны, я знал всегда, но теперь…

Он торопливо помотал головой из стороны в сторону — перед глазами стояла сияющая Мария и ее дети, его дети, их дети… А могли быть детьми Ирвина, если бы он предпочел позаботиться о ней. Она, Мария, любила его, Ирвина. И до сих пор любит, наверное. Но сил злиться на него больше нет — не было никогда.

— Ты всегда был лучше во всем, — напомнил Найл. — Но ты анархист и разрушитель по природе своей. Ты погубишь то, что я люблю. И этого я не могу тебе позволить. Как отец и муж — к черту королевскую стражу.

— Я разрушу только то, что позволит разрушить себя, — спокойно сказал Ирвин. — Твоя семья — твой долг. Береги ее сам, не впутывая в это дело мир. К тому же ты не удержишь нас тут, Найл. Ты слаб — ты правильно заметил. Ты слабее нас. Ты стал слабее нас, когда выбрал Марию и ее детей, вместо целого мира. Плевать тебе на то, что мы заперты в стенах, если в этих стенах ты трахаешь свою жену и целуешь своих детей в их испачканные вареньем пальчики, так? Ты слаб, — закончил он. — И в этой слабости ты виноват сам.

— Все дело в том, что мне никогда не нужна была такая сила, — напомнил Найл. — И если ты сейчас злишься, что у тебя нет жены и детей, то…

— Я не могу позволить себе их завести, — спокойно сказал Ирвин. — Потому что завтра я умру. Или послезавтра. Или через год. И пока мои подчиненные не могут также завести семьи и зажить спокойно — я должен следовать их же путем. Разделить с ними общую долю. Это то, как должен поступить командир.

— И ты думаешь, что твоим подчиненным близок твой же путь? — Найл еще раз плеснул себе в стакан. — Черт тебя дери, Ирвин, да ты просто слепой идиот! Посмотри на Эрена! Посмотри на Микасу! Посмотри на Райвеля! Он чуть не убил меня и моих солдат, когда мы надели наручники на эту азиатку… Он ее любит, любит так сильно, что сам не может себе в этом признаться. И тут он уже не ради тебя, не ради нас, не ради мира и стен. Он тут ради Микасы. И если ты промахнешься… — усмехнулся Найл. — Он тоже будет рад жить в этих стенах, трахать ее и целовать детей от нее. Ясно?

— Я знаю, что он ее любит, — спокойно сказал Ирвин, чуть помолчав. — Он полюбил ее недавно, хотя проникся к ней в самого начала. Они одной крови, одной породы, если уж говоришь о них, как о моих собачонках. Смелые и искренние. И да — быть может, им и понравятся эти стены. Им. Но не в пределах страны. Они силой своего желания жить раздвинут их до краев твоего маленького мира, Найл. И, быть может, именно поэтому я поддерживаю их. Пусть будет так. Так намного лучше.

Он вдруг вспомнил редкую улыбку Микасы — и сердце его сжалось. Не гоже ей, ключу к Эрену, Энни, Кристе, быть тут, в застенках полиции. Ирвин рассердился на самого себя за слабину — и пожалел Найла, тяжело, наверное, быть единственным нормальном в этом смутном мире… Он встал и хлопнул его по плечу. Разговор теперь был окончен и пересмотру не подлежал.

— Ты скажешь, что Микаса арестована тобой за подозрение в саботаже, — сказал он твердо. — А мы сегодня ночью уйдем за стены с западных ворот. Мы. Я, Райвель, Микаса, Энни Леонхарт, несколько солдат, которые еще верны нам. И ты будешь врать всем до нашего возвращения. А если мы не вернемся…

— Тогда ты постараешься жить долго и умереть в один день со своей супругой… — добавил Ирвин.

— Пошел ты к черту, Ирвин Смит, — еще раз сказал Найл. Он допил свое бренди, встал и поправил платок — спрятал на груди.

— Вы покинете стены сегодня ночью, — сказал он. — Но я еду вместе с вами. Я, видишь ли, не могу быть уверенным в том, что ты не уничтожить мой мир, пока я далеко от вас. Поеду с вами, и, если я погибну… Тогда в один день с моей женой умрешь уже ты, — добавил он.

***

Микаса безвольно подставила руки — Райвель, который добился разрешения находиться с ней в одной камере, снял с нее наручники, растер покрасневшие запястья.

— Довольно жестоко, — заметил он. — Ты и так без сна. Отдохни. Скоро все закончится.

— А если не выйдет? — тихо спросила она. — Эрен и ребята… Слишком долго, понимаете? Долго… Времени у меня нет.

— Время — есть, — сказал ей Райвель. — И мы оба знаем, что у нас все получится. А иначе — нет. Не выйдет. Не теперь.

Он задержал на лишнее мгновение ее руки в своих — и вдруг, поддавшись бессильному порыву, уткнулся в них лицом, вдыхая ее теплый запах. Пахло от Микасы мылом, тканью, съеденному за завтраком тостом — и вербеной, теплый такой запах, напомнивший Райвелю о матери.

— Моя мать умерла, — сказал он.

— Мою мать убили, — прибавила Микаса. — Мою вторую мать сожрал титан. Я осталась одна — и больше этого в моей жизни не произойдет.

— Никогда, — сказал ей Райвель. Он легко нагнулся, оставляя на ее губах еле ощутимый второй в ее жизни поцелуй.

— Никогда уже, — согласилась с ним Микаса, отвечая на него.

Смеркалось — и восемь лошадей стояли у западных ворот, ожидая своих всадников.

========== XVI ==========

Когда Армин перестал осознавать себя ребенком — перед лицом встала новая проблема, он был труслив и слаб, и ничем не мог сравниться ни с Эреном, ни с Микасой. С Микасой особенно.

Дедушка — любимый и единственный родственник — учил, что мужчина всегда должен быть на голову выше женщины, и маленький Армин испуганно спрашивал, как ему быть, если в его жизни всегда будут присутствовать девочки выше него. Когда Армин вырос, он понял, что именно имел в виду дедушка — но рядом всегда была Микаса, и уверенность в завтрашнем дне осталась с ним. Микаса — сильная — она защитит и спасет, и им с Эреном никогда не будет угрожать опасность, пока Микаса остается собой.

Армин не стал выше нее — они одного роста — но Армин стал сильнее, и теперь он должен был доказать на деле, что Микасе тут, за стеной, нужно спасти только Эрена — Армин спасется сам.