Современная филиппинская новелла (60-70 годы)

— Ты прав, сынок.

— Тогда давайте увидимся завтра в два часа дня. Поверьте мне, у дядюшки будет с собой кое-какое барахлишко.

— Договорились.

Отойдя метров на пятьдесят от его дома, я остановился и оглянулся назад. Потом повернулся и побежал между маленькими травяными хижинами, то и дело натыкаясь на бесштанных коричневых ребятишек, весело горланивших во дворах. И тут совершенно неожиданно я повстречался с женой моего дяди-бандита, попавшейся мне навстречу, и застыл в испуге.

— Что это ты, племянничек, встал как вкопанный, а? — обратилась ко мне тетка Софья.

— Извините меня, тетушка Софья, я не просто так стою здесь. Я думаю о моем дяде, вашем любимом муже. Он уже вернулся домой после своего очередного набега?

— Конечно, племянничек. Он сейчас как раз выгружает разные там безделушки, которые насобирал в разных местах. Я уверена, что ему будет очень приятно тебя увидеть.

— Спасибо, тетушка Софья, — поблагодарил я ее и прямиком побежал к дядюшкиному дому.

— Удачи тебе, племянничек.

Я понял, что должен наконец подловить своего дядю. Перед этим ему раза два удавалось надуть меня и оставить без моей доли. Теперь надо было не упустить возможность. Конечно, это не имело большого значения, но дело в принципе. Разве мы не птицы одного полета, не одного поля ягода? Разве не должно у нас с ним все быть честь по чести? Вот теперь я получу с него все, что мне причитается по совести. Мне не хотелось бы, чтобы наши отношения расстроились навсегда.

Дядюшку Матиаса я застал на кухне. Он пересчитывал столовое серебро и бокалы с золотым ободком. Увидев меня в дверях, он поначалу сделал попытку спрятать свою добычу. Но было уже поздно. Тогда он натянуто улыбнулся.

— А-а, племянничек, заходи! — Голос его зазвучал деланной радостью. — Можешь быть уверен, что попал куда нужно и вовремя. Я глазам своим не поверил, когда увидал все эти милые вещицы. Так ты готов получить свою долю?

— Это не к спеху, дядюшка Матиас. У меня есть для вас кое-что поважнее.

— И это сулит нам какую-нибудь выгоду, сынок? — спросил он. — То, к чему ты клонишь, небольшой божий дар, не так ли?

— Так-то так, дядюшка Матиас, только давайте по-серьезному.

— Мой милый племянничек, и что это тебе не достался в наследство крестьянский ум? Ты все время мыслишь категориями выгоды и дохода.

Мне уже было хорошо видно, что он попался на крючок. Я никогда не подводил его, он это хорошо знал. Всякий раз, стоило мне высмотреть что-либо ценное, я тут же сообщал ему об этом. А уж он-то никогда не упускал возможности поживиться. Он всегда возвращался с невероятным «наваром». Правда, бывало, что он умудрялся оставить меня без положенных мне десяти процентов, но я не очень огорчался по этому поводу. Однако я все время корил себя за слишком хорошее отношение к нему. Мне хотелось только впрыснуть немножко благонравия в его аморальную душу. Хотелось, чтобы он сделался благородным бандитом, по крайней мере в отношениях со мной.

Я рассказал ему насчет фиесты в провинциальном центре и о том, что нам следует сесть в автобус на окраине нашего городка. Я объяснил ему, как мы будем грабить пассажиров, у которых много денег и драгоценностей. И он окончательно попался. Мой дядюшка действительно был хитрым лисом, но только не со мной. Я хорошо знал, когда и на какие его тайные пружины следует нажимать. Наверное, мне тоже предстояло стать профессиональным бандитом, потому что ум у меня был поострее дядиного.

На следующий день ровно в два часа дядюшка Матиас и я уже стояли на окраине нашего городка, поджидая нужный нам автобус. Когда он появился из-за поворота дороги, я подал дядюшке сигнал приготовиться. Затем я выбежал на середину шоссе и принялся изображать непередаваемые страдания, будто маленький мальчик, потерявшийся в незнакомом городе. Я громко кричал, плакал и размахивал руками.

Водитель автобуса остановил машину, открыл дверцу и вышел наружу. В ту же секунду мой дядюшка выскочил из кустов и бросился в автобус. Водитель кинулся за ним вслед, но я раскрыл свой ножик и приказал ему лечь на пол и не двигаться. На заднем сиденье я заметил сборщика налогов, который, как мне было известно, уже готов был вцепиться в моего бандита-дядю. Но все пошло вдруг совсем не так, как мы условились. Он вскочил с места и приставил к дядиной груди револьвер. Дядюшка Матиас в растерянности оглянулся на меня, ища поддержки, но я и сам оказался в полной растерянности.

— Руки вверх! — крикнул сборщик налогов.

Тут же два дюжих дядьки, сидевшие на переднем сиденье, выхватили свои пистолеты и тоже направили их на моего дядю. Действительно, все перепуталось. Я попытался выпрыгнуть из автобуса, но водитель так пнул меня в живот, что я покатился по полу.

Сборщик налогов пересчитал деньги из вывернутых дядиных карманов и взял себе столько, сколько, как он полагал, приходилось на налоги, от которых тот скрывался в течение двадцати лет. После этого он взглянул на меня и улыбнулся.

— Ну вот, сынок. Премного благодарен за помощь. Буду рад в свою очередь услужить тебе как-нибудь.

— А как насчет десяти процентов? — пропищал я, корчась на полу автобуса в проходе.

Выпрыгнув из автобуса, он проговорил:

— Там, куда ты сейчас отправишься, деньги тебе не будут нужны, сынок.

— Вы арестованы за разбой, — объявил моему дяде один из тех дядек, что сидели на переднем сиденье.

— И ты тоже, сынок, — добавил другой, обращаясь ко мне.

Они вывели нас обоих из автобуса и повели в президенсию. Злоба душила меня, стоило мне только подумать про этого сборщика налогов.

— На грязном деле не заработаешь, дядюшка Матиас.

— Верно думаешь, сынок, — ответил он.

БОГАЧ В НАШЕЙ СЕМЬЕ

Перевод В. Макаренко

Когда я был маленьким, я жил с родителями и братом в небольшой деревушке на Филиппинах. У нас была крытая соломой бамбуковая хижина, продуваемая всеми ветрами, сотрясавшаяся до основания в бурю и заливаемая ливнями. В засушливые годы, когда не родила наша земля, нам приходилось питаться травой и листьями деревьев. В наводнение же, когда погибал весь урожай, варили косточки плодов со щепоткой соли. Однажды саранча пожрала в нашей деревне подчистую все, что росло, — тогда мы почти все лето жили только жареными кузнечиками и тертыми кореньями.

Мы как-то переживали все эти невзгоды, когда они случались поодиночке. Но когда они вдруг свалились на нас все вместе — мне тогда уже стукнуло семь лет, — это было слишком даже для нашей семьи, отличавшейся стойкостью и долготерпением. Трагедия эта буквально парализовала всех нас и физически и морально; поэтому мы обычно собирались в нашей сотрясаемой ветром хижине и дни напролет только и говорили о еде. Именно в том году речь все чаще заходила о моем дяде — дяде Саторе, которого все называли богачом.