Современная ирландская новелла

— Жизнь — загадка, что и говорить, — сказал Паддивек. — С виду такая милая женщина, да и не только с виду. И держится молодцом, это с тремя-то детьми. И что у них такое вышло?

На вопрос, чем она жила, ему ответили, что она работала портнихой.

— Конечно, — ответил Лофтес на другой его вопрос. — Конечно, он ей помогал. В каком-то смысле. В каком-то смысле он ей помогал.

Флосси сказала, что в жизни больше не придет в эту пивную. Да, Хьюзи прав — Дублин без Элфи уже не Дублин.

— Ведь он же, — сказала Флосси, — не из этой породы… — и вслед за ней они поглядели на Гусыню Молли с одноруким полковником и на трех бизнесменов, потом на двух старых шлюх, все еще сосавших пиво с джином. Хьюзи хлопнул по столу.

— Что верно, то верно, Флосси! Он был наш, он был молод душой, хоть и стар телом. Так ведь, Джонни?

Джонни подтвердил, что в его жизни Элфи был единственный, с кем можно было говорить, как со своим.

— Он сражался за свои идеалы.

Они заговорили о понимании, и об идеалах, и об истине, и о настоящей любви, и как верно Элфи понимал, что значит быть молодым и верить, — вот именно, верить! Таял уже второй фунт, время перевалило за десять, и Флосси сказала Хьюзи, что ей пора собираться домой.

— Побереги свои деньжата, Джонни, — сказал Хьюзи. — Не трать больше. Возьми на сдачу дюжину бутылочного портера, или лучше полторы. Надо же хоть чем-то ее порадовать. Заскочим на минутку, Флосси. Хоть чем-то ее порадуем.

— Ну, еще по одной на дорожку, — потребовал он, и они снова уселись поудобнее.

Было уже около одиннадцати, когда, прихватив портер в трех бумажных пакетах, они всей компанией выкатились на сухие тротуары, в сумрак ночи, где над ними смутно мерцали звезды, а сгущавшиеся облака светились отблеском городских огней. Лофтес заметил, что в такую ночь так и тянет бродить по улицам. Хьюзи засмеялся и добавил:

— Особенно с подружкой.

Разбившись по двое, громко и весело аукаясь, они брели от одного косматого, едва освещенного сквера к другому, мимо табличек, на которых зеленым по белому красовались по — английски и по — ирландски названия вроде Альберт Гардене, Олдершот Плейс, Портленд Сквер. Наконец подошли к какой-то подвальной двери, спустились, позвонили и принялись ждать, сбившись в кучу под каменной аркой. В темноте они вдруг притихли, прислушиваясь. Над дверью зажегся свет. Отворила женщина.

Свидетельница Элфиной юности. Мягкая, приветливая. Черты лица смазаны, словно растаяли, как мороженое на солнце, голубые глаза опухли. Над высоким лбом выбившаяся прядь светлых седеющих волос. Голос тоже тающий, точно масло в тепле. Все еще красива, а когда его представляли ей, в ней на минуту вспыхнула молодость, и она тихонько засмеялась и сказала:

— Вот, значит, ты какой, Джонни! Он говорил — ты вроде как сынишка всей компании.

Она пожала ему руку обеими руками, горячими и влажными, точно она только что стирала, и ему вспомнилась строчка из давно забытого и так и не понятого стихотворения, которое читали когда-то в школе: «Теперь не бойся солнца знойного…»

— Рад с вами познакомиться, миссис Элфи. — Он вдруг сообразил, что не знает Элфиной фамилии.

— Мы принесли немного выпить, — объяснил Хьюзи. — Чтоб было не так темно.

— Заходите, мальчики, заходите. Только тихонько. Дженни только что уснула.

Низкая комнатка была тесна, не прибрана и пахла мылом. В камине — одна зола. Нашлось всего два стакана. Они уселись в круг и пили из чашек, а кто и прямо из горлышка. На веревке уныло висели мокрые тряпки; из продранных стульев вылезала набивка, на глаза ему попалась игрушечная лошадка о трех ногах, изодранные зеленые книжонки, полуразвализшийся карточный домик на подносе. Он глядел на нее и не слышал, о чем все они шепчутся, а ее частый смех и удивлял и радовал его. Потом до его сознания дошло, что Хьюзи и Флосси уходят, спеша на последний автобус. Около полуночи Паддивек сказал, что должен помочь жене управиться с малышами, и исчез. Хозяйка сунула в очаг какие-то щепки и безуспешно пыталась разжечь огонь. Потом и Лофтес похромал домой к матери, и, оставшись вдвоем, они низко склонились друг к другу над крошечным огоньком в золе и еще долго перешептывались.

Только раз она упомянула Элфи, когда сказала:

— Какие они славные ребята. Вы все замечательные мальчики. Он про вас всегда так и говорил: такие приличные молодые люди.

— Ты с ним часто виделась?

— Очень редко. Он, бывало, заглядывал вечером, как закроет пивную. Поглядеть на детей. Он мне говорил, что все время старается уговорить вас остепениться. Вас всех — и Хьюзи, и Флосси, и Кейси, и Лофтеса, и тебя. Тебе нравится Лофтес?

— Он сухарь. И злой.

— А Дейдре — твоя дезушка?

— Да. Только, по — моему, она меня обманывает. Ты ее знаешь? Она настоящая красотка.

— Да, она девушка хоть куда. Не хочу вмешиваться не в свое дело, Джонни, но я бы, пожалуй, сказала, что она вроде бы чересчур заносчива.

— Не то что ты? — улыбнулся он.

— Я ее не виню. Женщине приходится заботиться о своем будущем.

Он тут же завелся и пустился разглагольствовать о юности и идеалах, о верности, истине, порядочности, любви и прочих вещах, которых никто, кроме своих ребят, не понимает, потому что от остальных только и слышишь что про завтрашний день, да приличную работу, да заработки.

— Ирландия — наш последний оплот. Ноев ковчег современного мира. Другой такой страны нипочем не найдешь.

Уж кому — кому, а ему, морскому бродяге, это ясно. Она согласна, вполне согласна с ним.

— Несмотря ни на что, люди у нас остались людьми, и притом душевными людьми.

В самую точку, поддакивал он, в самую точку.

— Мы тут не какие-нибудь материалисты. Во всяком случае, лучшие из нас.

Тут уже они оба разошлись вовсю, шепот срывался на громкие восклицания, они шикали друг на друга, испуганно оглядывались на дверь спальни.

Угас последний язычок пламени в очаге. Они распили оставшуюся бутылку портера, по очереди потягивая из горлышка. Голос ее был нежен, рука мягка, как кошачья лапка. Ночь уже не давила на них. Сквозь завесу тумана из порта слабо доносилась сирена. Он поглядел в окно и увидел вверху желтое пятно уличного фонаря и клочья тумана в ветвях мокрого дерева. Она решила заварить чаю. Он пошел за ней в неприбранную кухню, они вместе вскипятили чайник, продолжая болтать. Потом вернулись в комнату, она положила на теплые угли еще пару безнадежно тонких щепок. Она хохотала по всякому поводу: когда вдруг опрокинулась на бок деревянная лошадка и когда он рассказал ей, как купил в Палермо паршивого, избитого пса, который потом вплавь пустился назад в тамошние трущобы да пустыри.

Увидев, что уже два, он сказал:

— Гони меня вон.

— Да ты послушай, какой дождь, — сказала она. — Нет, нет, не уходи, Джонни.

— Но тебе надо поспать, — сказал он.

— Я уже не помню, когда спала, — сказала она и взяла его за руку, боясь остаться одна. — Слышишь, как льет, — уговаривала она. — Посмотри в окно, туман все равно как горчица. Ложись у меня. Ляжем вместе, в моей кровати. Ведь мы же с тобой друзья. Ложись и спи. Ты хороший мальчик, я знаю. Иди ложись.

Она повела его в спальню с неприбранной постелью. В полутьме он различил раскладушку, на которой, закинув руку за голову, спал ребенок. Она взяла со стула ночную рубашку и вышла.