Современная ирландская новелла

— Бог его знает, — уступил Том. — Временами мне сдается, что в каком-то смысле я не лучше картофеля.

Умник безразлично махнул рукой:

— Итак, ты утверждаешь, что существуют две души. Одна — рациональная и другая — иррациональная. Это ересь Фотия. Она осуждена Константинопольским собором восемьсот шестьдесят девятого года.

— Но ведь бесспорно, — взмолился Том, — что душа моя порой бездействует. Ну хотя бы тогда, когда портер льется мне в желудок. Или когда я вот сейчас гляжу, как ты пьешь чай…

— Сейчас ты отвергаешь принцип цельности. Это осуждено Вьеннским собором в тринадцатом веке [20] . Вторично осуждено Пием IX в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году. Видит или пьет весь человек, а не только твои пьяные воспаленные глаза или твоя огромная пересохшая пасть. Душа и тело пьют заодно. «Я пью, — сказал Аристотель, — следовательно, я существую».

У Тома дух захватило, и он вытаращил глаза.

— Умник! Я ничего уже не понимаю. Сделай милость, скажи мне, о чем мы сейчас конкретно говорим?

20

Вьеннский собор происходил в 1311–1312 гг.

— О бреде. В который верят миллионы. Который для миллионов — реальность. Я иногда задумываюсь, — сказал он, дергая себя за левое ухо, — а су ществовала ли вообще в Западной Европе эта идея до Аристотеля?

Голос Тома взвился на отчаянно — пискливую высоту;

— Значит, мою душу, если у меня вообще есть душа, сотворил Аристотель?

— Ты хочешь знать, откуда у тебя душа? И есть ли у тебя душа? Это вопрос сложный. Блаженный Августин полагал, что ее извергает отцовский конец. Как он элегантно выразился, incorporeum semen [21] . Это именуется традуцианизмом. Иные считают, что душу господь создает каждому наново и сует ее в зародыш. Не помню только, на третьем или четвертом месяце. Это именуется креацианизмом. Но тут возникает весьма щепетильная проблема: получается, что господь умышленно оскверняет душу первородным грехом. Нет, Том, все это схоластическая чепуха. Человек рождается с разумом. Без разума это животное.

21

Воплощено в семени (лат.).

Во всяком случае, не человек. Когда тот парень бросил меня ночью на дороге, я был точно кролик, которого взяли за задние лапки и стукнули головой о камень. Я был мертв.

— Но твой врач, — закричал Том, — тебе скажет, что твой организм жил, твое сердце работало, твой кишечник действовал, тебя кормили через вену, ты дышал, ты старел, твои ткани продолжали расти!

— А твои усы будут и в могиле расти. А змеи извиваются, даже если их разрезать пополам. Что такое стать мертвым? Если кто-нибудь это знает, так прежде всего я. Я уходил в черную тьму, и там ничего не было.

Мысль об Умнике, лежащем в черном небытии, настолько ужаснула Тома, что он вскочил и завопил, точно отшельник, или миссионер, или член какой-то секты, или почитатель Билли Грэхема [22] : «Я верую, я верую в душу, я не могу верить в человека без души!» — и стукнул по изготовленному плотником для жены круглому полированному столику, где на кружевной салфеточке стояла серебряная вазочка, а в ней искусственная роза.

— Во всяком случае, — торжествующе закричал он, — это наглядно подтверждается тем, что ты сейчас здесь, живой и строптивый! Если ты умер, скажи, пожалуйста, кто или что передо мной сидит и несет всю эту галиматью?

22

Широкоизвестный современный евангелистский проповедник в США.

Опираясь на палку, Умник поднялся и взял свою черную шляпу.

— Не знаю, Том. Не знаю, кто я такой. И откуда появился. И что я такое. Тут надо еще разобраться. Я лучше пойду. Что бы я ни делал, куда бы ни пришел, я, кажется, на всех дурно влияю и всех огорчаю.

— Всех? — испуганно спросил Том, провожая его до дверей. — Ты что же, еще с кем-то говоришь на такие темы?

— А почему бы и нет? Я все это изложил Анджело. Я все это изложил епископу. Да, да, — улыбнулся он, видя, как у Тома глаза лезут на лоб, — они привозили ко мне епископа.

— И что сказал его преосвященство?

— Что ему было говорить? Он все глядел на меня. Лазаря помянул. «Но, ваше преосвященство, — сказал я ему, — Лазарь не умирал. Если бы Лазарь был мертв к приходу Христа, то, согласитесь, это значило бы, что господь вынес ему приговор, и он уже либо отдыхает в том месте, которое ваше преосвященство изволит называть раем, либо жарится в пекле. Или ваш предвечный господь непринужденно меняет свои предвечные приговоры?» Это его сразило. Он ушел, ни слова не сказав, и с тех пор я его не видал и не слыхал. Да, кстати, я нарушаю приличия. Я не поблагодарил тебя за любезное приглашение на чашку чая.

Бодрое упоминание о чашке чая больше всего и напугало Тома. Человек понятия не имееет, что ему предстоит.

— Как же они хотят с тобой поступить? — спросил Том у самой двери.

— Анджело велел мне преподавать географию. Предмет безопасный. «Назовите главные реки Франции. Назовите высочайшую в мире гору». Вот он что воображает. А география нынче совсем не та. Сейчас это и антропология, и социология, и экология, и экономика, аксиология, история, религия, наука. Авось позабавимся и с географией.

Он помахал рукой и захромал к монастырю.

— Я буду за тебя молиться! — закричал Том ему вслед и медленно прикрыл дверь.

Три недели они не видались. Отчасти потому, что с начала великого поста Том капли в рот не брал. А вся эта история его до того мучила, что он чуть не бегом бежал от пивной на Главной улице, считая оставшиеся до пасхи дни. Умник и впрямь на всех дурно влиял. И все же Тома беспокоило, до чего дело дойдет. В воскресенье, перед страстной пятницей, он встретил Дикки Толбета, шедшего от обедни, и полюбопытствовал, что слыхать нового о Ригисе. Дикки уставился на него, долго и громко смеялся и вдруг на целые полминуты замолчал, все не спуская с него глаз.

— Знаете, — сказал он наконец, — наш Кунлеен, пожалуй, самое удивительное местечко в целом свете. Одна улица, одна церковь, маленький женский монастырь, микроскопический мужской, четыре пивные, полторы тысячи жителей, и каждый, я уверен, считает, что знает все про всех. И так оно в самом деле и есть. Но что до происходящего в храме божьем, в женском монастыре и в МОК’е, то, будь они в Сибири, о них знали бы ровно столько же. Я не поручусь, что в эту самую минуту к монастырской стене не прибивают за уши трех монахинь. А никто об этом и через полгода не проведает. Да вы на себя обернитесь! Вы здешний учитель, а спрашиваете меня, где Ригис! Уже неделю он работает на кухне вместо мирского брата.

— Вы хотите сказать, что и географию ему не дали преподавать?

— С неделю понаблюдав, как идут дела с географией, Анджело его выставил и послал вниз учить малышей письму. Слыхали, как они уныло бубнят за учителем: «ЗВОН» — «звон», «ЗВОН» — «звон», «ЗВОН» — «звон»? Порой больше ничего во всем Кунлеене не услышишь. Однажды Анджело зашел к Ригису на урок письма и чуть не упал в обморок. Они бубнили за Ригисом: «ТРЕСК» — «крест», «ТРЕСК» — «крест», «ТРЕСК» — «крест».

Том вытер лоб. Дикки задрал голову и поглядел на небо.