Современный Евгений Онегин

Столь расплывчатые и смахивающие на тавтологию термины не только не проясняли специфики каждого из указанных видов литературного подражания, но, наоборот, лишь запутывали подходы к пониманию этой специфики. Стоит подчеркнуть также, что жанр пародии, наиболее привлекавший внимание советских литературоведов, в теоретическом плане был осмыслен довольно поверхностно [40] , а такое фундаментальное в зарубежной филологии понятие, как «интертекстуальность» отечественные литературоведы предпочитали вообще не употреблять.

40

См., напр.: Богак Б., Кравцов Н., Морозов А. Русская литературная пародия. М.—Л., 1930; Гаспаров М.Л. Указ. соч. С. 268; Русская литература ХХ века в зеркале пародии. Антология. М., 1993; Новиков В.И. Книга о пародии. М., 1989.

Положение дел начало меняться лишь в 1990-е гг., когда крах коммунистической идеологии позволил российским литературоведам не только опереться в своих работах на основы теории интертекстуальности, но и начать собственные теоретические поиски в этом направлении. [41] В работах постсоветского времени отечественные литературоведы и филологи обращали внимание прежде всего на демонстрацию применения и характеристику понятийного аппарата интертекстуальности, но даже весьма серьезные научные работы (к примеру, монография В.П. Москвина) зачастую по-своему и довольно своеобразно истолковывали основные фигуры и стили интертекста.

41

См. напр.: Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности. М., 2008; Москвин В.П. Интертекстуальность: Понятийный аппарат, фигуры, жанры, стили. М., 2011; Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. М., 2009; Фатеева Н.А. Интертекст в мире текстов: контрапункт интертекстуальности. М., 2012.

Между тем – как показывают исследования и просто здравый смысл, – интертекстуальность является характернейшей чертой пушкинских произведений [42] , а пространные комментарии В.В. Набокова позволяют судить не только о галлицизмах, но и обо всех фигурах интертекста, встречающихся в стихотворном романе А.С. Пушкина [43] .

Учитывая то обстоятельство, что в российской филологии до сих пор нет четких и полностью откорректированных определений основных понятий интертекстуальности, и полагая, что приоритет в разработке теории интертекстуальности принадлежит зарубежным исследователям, я, после довольно долгого размышления, пришел к выводу о необходимости использовать в своей работе те термины и определения, которые использует французская исследовательница-филолог Н. Пьеге-Гро. Теоретическая концепция Н. Пьеге-Гро привлекла внимание прежде всего тем, что любой вид интертекстуальности, рассматриваемый в ее рамках, вполне можно было интерпретировать как разновидность подражания, то есть «мимесиса» (по терминологии Аристотеля) – явления, которое с античных времен считалось основой не только поэтики, но и любого вида искусств. Разновидностями подражания можно считать и все формы травестии текста (это явление Пьеге-Гро именовала в своей работе «деривацией») – стилизацию, пародию и бурлеск.

42

См.: Пушкин А.С. Переводы и подражания. М., 1999.

43

См.: Набоков В.В. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина. М., 1999.

Стилизация, очевидно, представляла собой наиболее простую форму подражания, основанную на имитации стиля автора. Так хороший ученик всегда стремится подражать своему учителю. «При стилизации, – отмечает в своей работе Н. Пьеге-Гро, – исходный текст не подвергается искажению, имитируется лишь его стиль, поэтому при подобного рода подражании выбор предмета не играет роль», иными словами, «мишенью стилизации является не конкретное сочинение, а стиль автора в целом, общие особенности которого можно извлечь из любых его книг» [44] . Пародией и бурлеском именовались более сложные формы подражания, основу которых определяла уже существенная трансформация (травестия) либо стиля, либо сюжета произведения того автора, которому пытаются подражать. По мнению Н. Пьеге-Гро, с которой я вполне солидарен, «в основе бурлескной травестии лежит перевод в низкий стиль того или иного произведения при сохранении его сюжета, суть же пародии заключается в трансформации текста, когда изменению подвергается сюжет, а стиль сохраняется» [45] .

44

Пьеге-Гро Н. Указ. соч. С. 104, 107.

45

Там же. С. 95.

Руководствуясь всеми этими определениями, а в затруднительных случаях заглядывая в брошюру В.П. Москвина, я мог теперь вполне осмысленно анализировать и классифицировать накапливавшийся поэтический материал, попутно знакомясь с различными интертекстуальными феноменами, возникавшими либо через травестию, либо через использование доступного мне научно-справочного аппарата. Тождественность основных понятий поэтики я определял, ориентируясь в основном на классический учебник Б.В. Томашевского [46] , в выводах же, вытекавших из анализа всего материала, стремился к максимальной независимости.

46

См.: Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М., 2001.

Анализ

Приступая к анализу довольно многочисленных подражаний и переработок текста пушкинского романа в стихах, я должен был прежде всего четко определить цель такого анализа, поскольку любые филологические поиски, лишенные конкретной цели, попросту бессмысленны. Работа, проделанная ранее в этом направлении, подводила к мысли, что конечной целью предполагаемого анализа должно стать определение той формы травестии, которую я мог бы взять за основу при создании собственного интертекстуального образца (иначе говоря – переработки) текста пушкинского произведения. Практически для достижения этой цели нужно было решить следующий вопрос: какая из трех литературных форм – стилизация, пародия или бурлеск – является наиболее совершенной и подходящей формой для собственной переработки текста пушкинского «Евгения Онегина»? Ориентируясь на решение этой задачи и стараясь соблюдать хронологическую последовательность при выборе накопленных поэтических образцов, я и приступил к анализу. Разумеется, предпринятое мной «проникновение в поэтический материал» отличалось от тех изящных академических приемов и поисковых стратегий, которыми характеризуются, например, сочинения Умберто Эко, но за добросовестность и последовательность всех своих действий я читателям ручаюсь. Несмотря на большое количество стилизаций текста пушкинского романа в стихах, появившихся в России уже в 1820–1830-х гг., первое произведение, которое в хронологической последовательности мне пришлось анализировать, оказалось бурлеском.

Первая глава «Евгения Онегина» А.С. Пушкина была опубликована в 1825 г., и в том же году в Москве в рукописях («самиздатом», употребляя современный термин) начали распространяться первые главы довольно любопытной поэмы «Сашка», в которых описывались разгульные картины студенческого быта и которые были написаны таким «лихим» литературным стилем, какой не пропустила бы ни одна цензура. (Цензурный запрет на публикацию этой поэмы в России соблюдался до 1861 г., когда она все же была разрешена к печати и опубликована, правда с огромнейшими купюрами.) Автором этого скандального литературного произведения оказался студент Московского университета Александр Иванович Полежаев, в молодости – гуляка и дебошир, а в зрелые годы типичный неудачник, окончивший дни своей жизни в солдатской казарме после очередной экзекуции за воинскую провинность.

«Сашка» – во многом автобиографическое произведение, хотя созданное, видимо, экспромтом – приемами поэтической травестии текста пушкинского романа в стихах. Особенностью этой травестии, превращающей текст в типичный бурлеск, является то, что статусная позиция главного героя резко снижена: вместо независимого светского щеголя-гуляки перед читателями предстает вечно нуждающийся студент-провинциал – прототип самого А.И. Полежаева – Сашка. Поэт, словно бы насмехаясь над цензурой, правдиво указывает даже подлинную свою фамилию:

«Студенты всех земель и краев!Он ваш товарищ и мой друг;Его фамилья ПолежаевА дальше… Эх, друзья, не вдруг» [47] .

В полном соответствии с текстом пушкинского романа в стихах травестированная поэма Полежаева начинается с дорожных размышлений молодого племянника о манерах и образе жизни своего петербургского мецената-дядюшки:

Мой дядя – человек сердитый,И тьму я браней претерплю,Но если говорить открыто —Его немного я люблю.Он – чёрт, когда разгорячится,Дрожит, как пустится кричать,Но жар в минуту охладится —И тих мой дядюшка опять.Зато какая же мне скукаВесь день при нём в гостинной быть,Какая тягостная мукаЛишь о походах говорить,Супруге строить комплименты,Платочки с полу поднимать,Хвалить ей шляпки её, ленты,Детей в колясочке катать,Точить им сказочки да лясы,Водить в саду в день раза триИ строить разные гримасы,Бормоча: «Черт вас побери».Так, растянувшись на телеге,Студент московский размышлял,Когда в ночном на ней побегеОн к дяде в Питер поскакал [48] .

47

Полежаев А.И. Стихотворения и поэмы. М., 1960. С. 291.

48

Полежаев А.И. Указ. соч. С. 290.

Прочитав эти первые строфы поэмы «Сашка», даже неспециалист легко поймет, что Полежаев еще не овладел техникой онегинской строфы, но влияние стиля и образов пушкинского «Евгения Онегина» уже воспринято и отражено в форме этого полупрофессионального произведения. Прочитайте еще 10–12 строф – и вам станет ясно, что автор довольно откровенно срисовывает портрет главного героя с самого себя, занимаясь в основном не изображением характеров действующих персонажей (в этом А.И. Полежаев никогда не достигал особой виртуозности), а эпатажной поэтической мемуаристикой. Во всем чувствуются молодость и вольнолюбивые мечтания, а отдельные стихи выглядят едва ли не как строки революционных прокламаций:

«Но ты, козлиными брадамиЛишь пресловутая земля,Умы гнетущая цепями,Отчизна глупая моя!Когда тебе настанет времяОчнуться в дикости своей,Когда ты свергнешь с себя бремяСвоих презренных палачей?» [49]

Придет время – и вольнолюбивый студент Московского университета дорого заплатит за то, что осмелился откровенно высказывать столь крамольные мысли: в России на вольнолюбивое литературное творчество любого уровня всегда стремились набросить цензурно-политическую узду. Основное же литературное достижение Полежаева – бурлескная травестия – выражалась в том, что вместо образа жизни и похождений молодого светского повесы, Онегина, он демонстрирует читателям быт московского студенчества, вспоминает о собственных походах в публичные дома и о драках, сопровождавших эти походы. Специфика быта московских студентов начала XIX в., с хамством и мордобоем, зачастую сопутствующими этому быту, представлялась при этом чрезвычайно колоритно. К примеру:

49

Полежаев А.И. Указ. соч. С. 294.