Современный Евгений Онегин

Ах, много, много мы шалили!Быть может, пошалим опять.И много, много старой былиДрузьям найдется рассказатьВо славу университета.Как будто вижу я теперьОсаду нашу комитета.Вот Саша мой стучится в дверь…«Кто, наглый, там шуметь изволит?», —Оттуда голос закричал.«Увидит тот, кто дверь отворит», —Сердито Саша отвечал.Сказав, как вихорь устремился —И дверь низверглася с крючком.И, заревевши, покатилсяЛакей с железным фонарём.Се ты, о Сомов незабвенный!Твоею мощной пятернейГигант, в затылок пораженный,Слетел по лестнице крутой!Как лютый волк стремится СашкаНа девку бледную одну,И распростерлася Дуняшка,Облившись кровью на полу [50] .

50

Полежаев А.И

. Указ. соч. М., 1960. С. 305–306.

Завершить свой эпатажный поэтический труд Полежаеву так и не удалось: слишком уж негативный резонанс в правоохранительной среде вызывали даже строфы, распространявшиеся в рукописном виде. Как издавна повелось в нашем Отечестве, вскоре был написан и донос, предназначенный к сведению самого императора. Николай I, ознакомившись с содержанием верноподданной бумаги, изъявил желание взглянуть на дерзкого студента, осмелившегося писать столь похабные стишки, а взглянув и даже вдоволь поиздевавшись над автором (царь заставил Полежаева вслух читать свою поэму, и сам тут же комментировал ему все услышанное), «отечески» изменил линию его судьбы, повелев направить со студенческой скамьи прямо в армию – рядовым солдатом. Там, в казармах, спустя некоторое время А.И. Полежаев и завершил дни своей недолгой и непутевой жизни [51] .

51

Более подробно о фактах биографии поэта см.: Александр Иванович Полежаев // Русские поэты ХVII – ХIХ вв. Собрание биографий. Челябинск, 2001. С. 301–308.

Поэма Полежаева «Сашка» стала первым бурлеском на текст пушкинского романа в стихах, с которым я имел возможность детально познакомиться. В моем поэтическом «архиве» сохранилось еще несколько произведений подобного же рода

(тексты Ю. Казарновского, И. Губермана, С. Гессена, В. Ардова, М. Коссовского), содержание которых я не буду анализировать здесь. Хочу сообщить читателям лишь то, что литературная травестия такого рода вошла в моду в России (разумеется, в не-подцензурном виде) в конце XVIII в. под влиянием сочинений самобытного литератора и переводчика И.С. Баркова [52] и некоторых поэтов, писавших в подобном же стиле, кстати – отчасти даже и А.С. Пушкина [53] .

52

См.: Барков И.С. Полное собрание стихотворений. СПб., 2005; Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова. М., 1992.

53

См.: Под именем Баркова: Эротическая поэзия ХVIII – начала ХIХ века. М., 1994; Пушкин А.С. Тень Баркова: Тексты, комментарии, экскурсы. М., 2002.

Об особенностях творчества этого «литературного течения» (если только в данном случае возможно говорить о «литературном течении») можно судить на основании нескольких весьма неординарных и любопытных поэтических произведений, ныне, к счастью, уже опубликованных [54] . Не собираясь разбирать и вдаваться в детали анализа сочинений такого рода, я все же не могу отказать себе в удовольствии привести в качестве примера вступление и фрагмент первой главы поэмы «Евгений Онегин» некоего автора-анонима, жившего в России, очевидно, в ХIX в. и писавшего в стиле Ивана Баркова. Хотя этот талантливый поэт-аноним, полностью сохраняя сюжетную канву Пушкина, совершенно не использует онегинскую строфу, приводимые ниже строки ясно покажут читателям, каким образом осуществляется бурлескная травестия пушкинского романа в стихах (наиболее «откровенные» слова в этом отрывке отмечены отточиями):

54

См.: Стихи не для дам. Русская нецензурная поэзия второй половины ХIХ века. М., 1994; Русский мат. Антология. М., 1994.

Евгений ОнегинНа свете, братцы, всё г. вно.Все мы порою что оно,Пока бокал пенистый пьём,Пока красавиц мы е. ём.Е..ут самих нас в ж. пу годы.Таков, увы, закон природы.Рабы страстей, рабы порокаСтремимся мы по воле рокаТуда, где выпить иль е. нуть,И по возможности всё даром,Стремимся сделать это с жаром,И поскорее улизнуть.Но время между тем летитИ ни х…я нам не простит,То боль в спине, в груди одышка,То геморрой, то где-то шишка.Начнем мы кашлять и д. истатьИ пальцем в ж. пе ковырять,И вспоминать былые годы.Таков, увы, закон природы.Потом свернётся лыком х. й,И, как над ним ты ни колдуй,Он никогда уже не встанет,Кивнёт на миг и вновь завянетКак вянут первые цветы,Морозом тронутой листвы.Так всех, друзья, нас косят годы,Таков, увы, закон природы.

Глава первая

Мой дядя самых честных правилКогда не в шутку занемог,Кобыле так с утра заправил,Что дворник вытащить не смог.Его пример другим наука,Коль есть меж ног такая штука,Не тычь её кобыле в зад,Как дядя – сам не будешь рад.С утра как дядя Зорьке вставилИ тут инфаркт его хватил.Он состояние оставил,Всего лишь четверть прокутил.Его пример другим наука.Что жизнь? Не жизнь – сплошная мука.Всю жизнь работаешь, корпишь,И не доешь и не доспишь.И, кажется, достиг всего ты,Пора оставить все заботы,Жить в удовольствие начать,И приостыть, и приотстать,Ан нет! Готовит подлый рокСуровый, жесткий свой урок.Итак, конец приходит дяде,На век прощайте водка, б. яди,И в мрачны мысли погруженЛежит на смертном одре он.А в этот столь печальный часВ деревню вихрем к дяде мчась,Лишенный всяческих забот,Наследник явится вот-вот [55] .

55

Эротические пародии. Русская классика. М., 2005. С. 5–9.

Понятно, что использовать подобного рода поэтический стиль для травестии текста пушкинского произведения в стране, где литература столетиями развивалась, подчиняясь директивным указаниям цензоров, было бы крайне затруднительно. Я заработал бы лишь репутацию литературного наглеца и скандалиста, а шансы опубликовать свою работу где-либо приближались бы к нулю. Поэтому, отказавшись в основном от бурлескной травестии, я использовал в дальнейшем при переработке текста «Евгения Онегина» лишь некоторые ее элементы, например, довольно активно вводил в текст своей травестии «крепкие» жаргонные слова и выражения, а также замечательный молодежный сленг – то культурное клеймо, которое юная наша демократия оставила на всем периоде советской перестройки.

Среди переработок текста пушкинского произведения, накопившихся в моем поэтическом «архиве», оказалось довольно много стилизаций. Дописать или «стилизовать» роман в стихах пытались композитор П.И. Чайковский и его друг артист К.С. Шиловский, журналист и детский писатель А.Г. Лякидэ, купец и поэт-самоучка А.Е. Разоренов, литератор В.П. Руадзе, учитель-методист В.А. Адольф, журналист И.С. Симанчук, писатель Л.Н. Архангельский и многие другие почитатели пушкинского творчества. Хотя некоторые стилизации (к примеру, тексты А.Г. Лякидэ и В.А. Адольфа) производили впечатление очень изящно выполненных литературных произведений, мне все же пришлось отказаться от идеи использовать и этот вид травестии. Неприемлемыми оказались и чрезмерная подражательность стилизаторов, и их стремление фальсифицировать стилизованные тексты, приписывая их авторство самому Пушкину. Именно так поступил, например, А.Г. Лякидэ, опубликовавший свою стилизацию текста «Евгения Онегина» под названием «Судьба лучшего человека» и объявивший этот стихотворный опус подлинно пушкинским произведением [56] . Еще более оригинальную версию, граничащую как с мистификацией, так и с фальсификацией текста пушкинского произведения, выдвинул в начале 1950-х гг. библиограф-архивист и историк Д.Н. Альшиц. На обстоятельствах появления этой литературной «стилизации» хотелось бы остановиться более подробно.

56

См.: Судьба Онегина… С. 40–62.

Даниил Натанович Альшиц – советский историк-медиевист, специалист по русской истории ХV – ХVII вв., в конце 1940-х гг. работал главным библиографом ленинградской Государственной публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (далее – ГПБ). В 1949 г., в самый разгар политических кампаний по борьбе с космополитизмом в СССР, он был арестован, осужден и до 1955 г. находился в заключении в одном из весьма отдаленных от Москвы подразделений ГУЛАГа. Но «космополиты», как и другие представители советской интеллигенции, находившиеся в заключении, являлись порой очень своеобразным лагерным контингентом. А.Д. Синявский, как отмечалось ранее, находясь в лагере, сочинил свое оригинальное эссе «Прогулки с Пушкиным». Д.Н. Альшиц поступил несколько иначе, но не менее оригинально: он направил в Москву письмо, в котором утверждал, что незадолго до своего ареста обнаружил в ГПБ рукопись, которая, по его мнению, является списком десятой главы пушкинского романа в стихах. По версии, изложенной в его письме, текст десятой главы «Евгения Онегина» был случайно найден им в отделе рукописей ГПБ: неподписанный автограф (список) текста находился якобы в одной из редких русских книг ХVI в. Поскольку вскоре после находки этого списка Альшиц был арестован, о судьбе оставшегося в ГПБ рукописного текста он никаких сведений не имел, однако весь прочитанный в рукописи текст ему удалось восстановить по памяти позднее, когда он находился уже в заключении. Хотя в своем письме Альшиц представил не только текст десятой главы «Евгения Онегина», якобы найденной им, но и подробную опись самой рукописи («пушкинского» списка из ГПБ), однако большинство экспертов – ведущих пушкинистов тех лет – отказались признать подлинность поэтического материала, поступившего к ним из ГУЛАГа.

Альшиц, тем не менее, оказался человеком упрямым, и после реабилитации в целях популяризации своего «открытия» запустил весь накопленный им «пушкинский материал» в отечественный самиздат. Неподцензурное тиражирование десятой главы «Евгения Онегина» (в «версии» Альшица) и завидная настойчивость самого экс-зека, беспрестанно обивавшего пороги многих советских редакций, привели к некоторым сдвигам в нужном ему направлении, а именно – к появлению двух небольших литературоведческих работ в официальной советской прессе. Первая была опубликована в 1956 г. [57] , вторая – в 1983 г. [58] , но обе статьи носили в основном дискуссионный характер. Первая из опубликованных статей к тому же вскоре была отмечена негативной рецензией на страницах журнала «Новый мир [59] , на вторую статью откликов не последовало. Тем не менее большинство экспертов не без основания полагали, что «версия», представленная в материалах Альшица, является делом рук самого Альшица, то есть фальсификацией текста десятой главы пушкинского романа в стихах. Прослыть же, подобно Альшицу, фальсификатором или мистификатором текста пушкинского произведения у меня не было никакого желания.

57

См.: Гуторов И.В. О десятой главе «Евгения Онегина» А.С. Пушкина // Ученые записки Белорусского государственного университета им. В.И. Ленина, Выпуск ХХVII. Серия филологическая. Минск, 1956. С. 5–22.

58

См.: Тимофеев Л.И., Черкасский Вяч. Апокриф?… или… // Прометей: Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей», № 13. М., 1983. С. 110–127.

59

См.: Благой Д.Д. О казусах и ляпсусах // Новый мир, 1957, № 2. С. 256–260.

Существовала и еще одна важная причина, не позволявшая мне рассматривать стилизацию как оптимальный образец для собственной литературной травестии. Любая стилизация по понятным причинам предполагает самое широкое использование не только лексики, но и сюжета пушкинского произведения. Я же хотел с самого начала «модернизировать» собственную травестию, иначе говоря, ориентируясь на современную историческую обстановку, «перекодировать» не только лексический материал, но и сюжет пушкинского романа в стихах. Позднее, пытаясь воплотить эту идею в литературную форму, я понял, что весь поэтический «новояз», создаваемый таким образом, нуждается в обстоятельных комментариях. Так возникла плодотворная мысль дополнить текст будущей литературной травестии комментариями. При этом была бы соблюдена и пушкинская традиция: ведь поэт, как известно, сопроводил текст своего романа в стихах небольшими комментариями.