Современный польский, чешский и словацкий детектив

— После работы вы пошли на реку?

— Да.

— А когда вернулись?

— Я не смотрела на часы. — Эдита Бачова колебалась. — Но, вероятно, как обычно, около пяти.

Шимчик смотрел на пепельницу, полную окурков. Все окурки были одинаковыми — все со следами помады, В комнате сильно накурено. Старый капитан прикрыл глаза.

— Где находится телефон?

— В коридоре. Вы его не заметили?

— Когда Голиан пошел звонить, он закрыл за собой дверь?

— Нет, он ее притворил, но не закрыл. Если б захлопнул, я не слышала бы, о чем он говорит.

— Где находился его портфель?

— Здесь, в комнате. Портфель, больше похожий на папку, то ли голубой, то ли сиреневый. Из пластика.

— Он брал его с собой к телефону?

Взгляд Эдиты Бачовой соскользнул с Шимчика на пол.

Она ответила:

— Точно не помню, но, кажется, не брал.

— Где он лежал, не припомните?

— Портфель Дежо из пластика?

— Да.

Эдита подняла голову, но тут же снова опустила ее.

— Ну, я слушаю, — торопил ее капитан.

— Не знаю. Кажется, на тахте. Да, там, — ответила она тихо.

— Это точно?

Глаза Эдиты Бачовой, казалось, избегают этой тахты, боятся ее.

— Да, товарищ капитан.

— И последний вопрос. — Шимчик встал. — Хорошо ли инженер водил машину?

— Отлично, — ответила она решительно. — Я не один раз ездила с ним.

— Даже когда он был выпивши?

— Да.

— Вы судите об этом как дилетант?

— Не понимаю, что вы имеете в виду, но у меня есть водительские права.

— А вы часто сидели за рулем?

— У мужа был автомобиль, вся его жизнь прошла в машинах. Когда он погиб, я автомобиль продала… не хотела… надо мной висит проклятие: машины отнимают у меня мужчин. Он не мучился? Я говорю о Голиане.

— Слабое это утешение, — капитан взял ее за плечи, — он умер сразу.

Они простились. Эдита проводила их в коридор. Отсюда были видны широко распахнутые двери в ванную. Над ванной на веревке висел купальник. Эдита Бачова остановилась у крутой лестницы, тоненькая, загорелая, с очень темными глазами. Они были уже внизу, а женщина все еще стояла возле лестницы.

Во дворе топтался какой-то разъяренный тип, он курил, набираясь храбрости. Когда они проходили мимо, он решился и закричал:

— Послушайте!

Они остановились.

— Что вы хотите? — поинтересовался Лазинский.

— Да ничего, так просто… Вы из суда? Если из суда, то зачем же с одной Бачовой говорить? Она с Кнапкой родня, поэтому и стоит за него, а Кляч ни в чем не виноват. Он сказал Кнапке все, что думает про его шлендру, а Кнапка ему врезал. Да только Бачовой при этом не было, она явилась, когда женщины стали на помощь звать. Она Кляча увела и позвонила в милицию. А тот типчик из милиции беседовал только с ней, поэтому и записал Кляча.

— Мы из суда, — солгал Шимчик и глянул на Лазинского. — Значит, вы с Кнапкой не родня, так?

— Еще чего! — озлился дядька, сплевывая сквозь желтые щербатые зубы.

— И с Бачовой не родня?

— С зубнихой-то?

Мужчина глубоко затянулся сигаретой. Ему было под пятьдесят, голос у него был хриплый, прокуренный, да и сам он был словно пропитан табачным дымом. Пальцы коричневые, под ногтями черно.

— С ней мы родня, — ответил он. — Дальняя, по жене. Потому и живем здесь, собственного дома не имеем, за ее садом ходим, потому она и пустила нас на квартиру. Задаром, чтоб ей лопнуть. Но за фрукты и за все остальное мы платим, за электричество, за воду — во всем доме. Ванну сделала, а нас не пускает, но я сейчас не об этом. Если вы из суда, надо всех выслушать, кто при этом был.

— Значит, пани Бачова пришла позже?

— Ага. Вместе со своим инженером, она с ним еще в обед поругалась.

— Когда в обед? — Шимчик насторожился. — Тогда?

— Нет, не в субботу, а сегодня.

Лазинский забавлялся этим диалогом, а Шимчик становился все любезней и приветливей.

— Вы говорите, что они сегодня в обед поругались?

— Бог свидетель, я ничего не видал, я только с поля явился. Но обычно, когда он от нее уходил, она за ним аж на дорогу бежала. Сегодня — нет, злилась и торчала наверху на лестнице. И он будто в воду опущенный, едва поздоровался. Но я ему все-таки напомнил, что он мне пообещал машину починить — моя машина забарахлила, — а он говорит: сейчас, мол, некогда, в другой раз. Да только потом все-таки пошел в сарай, поглядел машину. — Злой мужик не давал и слова вставить Шимчику. — А потом в корчму потопал.

— В корчму? Откуда вы знаете, он что, сказал вам?

— Зачем говорить, я сам видел. А уж потом моя хозяйка ко мне на поле прибежала, разбился, кричит, инженер-то. Вы про это уже знаете?

Капитан кивнул, и дядька принял приличествующий случаю грустный вид.

— Не надо бы ему в корчму ходить! — вздохнул он.

— Откуда вы видели, как он туда шел?

— А в окно на кухне. Хотя нет, вру — я уже потом, когда из дому шел, видел его автомобиль перед корчмой.

— Давайте-ка еще раз и не спешите, — неприязненно перебил его Лазинский. — Корчма находится посреди деревни и отсюда ее не видать.

— А я и не говорю, что он в нашу пошел. Он в господскую, в чистенькую заходил, эспрессо называется. Во-он там, — показал он, — она перед самым вашим носом, у них там вывеску чинят.

Дядька показал на невысокое кричаще-розовое строение, опоясанное витриной, с выцветшими афишами и каким-то объявлением. Рядом с витриной примостились узкие ярко-зеленые двери, а над ними решетка вентилятора.

— В котором часу ушел инженер?

— Из корчмы или отсюдова?

— Отсюда, — сказал Шимчик.

Лазинский присоединился:

— Вы видели, как он выходил из эспрессо?

— Нет, только отсюдова. Было часов одиннадцать. А может, минут на пять больше.

— В котором часу ушла пани Бачова?

— Я не видел, чтоб она уходила.

— Но ведь на деревянных ступеньках каждый шаг гремит, как гром.

— Конечно, как гром, но я ничего не слыхал.

— До которого часа вы были в кухне?

— До четверть первого или что-то в этом роде. В двенадцать я еще слушал радио.

— Радио вы включили еще раньше?

— Около двенадцати. Время проверить. Да что вы все выпытываете? Если вы из суда, то должны спрашивать о другом. Этот Кнапка — дрянь, он даже в кооператив не захотел вступать…

— Нет, мы не из суда, — перебил его Лазинский. А Шимчик добавил:

— Спасибо вам.

Свирепый мужик остолбенел, а потом выпалил.