Современный польский, чешский и словацкий детектив

Шимчик додиктовал, отпустил Бренча и попросил Лазинского сварить кофе, а сам рассеянно наблюдал, как тот достает из секретера кипятильник и ложечку, розетку с сахарным песком и банку с кофе. Лазинский стал наливать в кофейник воду, Шимчик сказал:

— Майор придерживается такого же мнения!

— Как вы?

— Как вы, если вы включаете в это дело Шнирке. Товарищ майор верит в его приезд в Чехословакию, ищет зависимость между ним и гибелью Голиана. Да и все, что связано с хлорэтаном, ему абсолютно ясно… Положа руку на сердце, ведь и вы так считаете?

Он заморгал глазами, и Лазинскому показалось, что капитан над ним подтрунивает. Лазинский отвернулся и стал смотреть на кофейник.

— Да, — сказал он задумчиво, — только я не считаю, я знаю!

— Что же вы знаете?

— Что Шнирке здесь, у нас, в Чехословакии, и что необходимо немедленно звонить в Прагу, чтоб его сняли с какого-нибудь скорого. Если только сейчас отправляется какой-нибудь международный. Если нет, пусть ждут завтра утром после десяти на Главном вокзале у западного экспресса. Отходит в десять сорок пять через Хеб в ФРГ. Полагаю, что Шнирке изберет именно его.

— Так уж и его! У него что, на бензин не хватает? А что если, скажем, он едет на автомобиле? Под чужим именем, с фальшивыми документами?

— Он едет поездом, — настаивал Лазинский. — Я знаю.

— Смотрите, вода выкипит, — сказал Шимчик.

Лазинский будто не слышал. Он пристально смотрел на капитана. Лицо Шимчика словно окаменело, запавшие серые глаза сузились.

— Выкипит вода, — повторил Шимчик скрипучим голосом.

Лазинский приготовил кофе. И сказал еще раз:

— Надо звонить в Прагу.

— Добро. Позвоню. Но, позвольте мне узнать, зачем?

— Я уже сказал, Шнирке — здесь. Сегодня его видели.

— Кто и где? Одного слова «видели» очень мало.

— Одна официантка. Мы только вернулись из Михалян, я заходил в эспрессо, что напротив Бачовой. Голиан был там сегодня, выпил пива и граммов пятьдесят чего-то крепкого — но не один, а со Шнирке. «Мужчиной лет тридцати — тридцати пяти», как говорит официантка. Я показывал ей его фотографию.

— И она его узнала?

Шимчик держал чайную ложку над розеткой с сахарным песком. Его пальцы вздрагивали.

Лазинский утвердительно кивнул.

— Она сказала, что вполне возможно.

— Что это тот же самый человек, который изображен на фото?

— Да. И что он разговаривал с Голианом. Видела, как они на прощание пожимали друг другу руки. После того как инженер ушел, Шнирке читал какую-то бумагу, которую, вероятно, передал ему Голиан.

— Вероятно?

Ложечка зачерпнула сахару и опустилась в чашку с кофе.

— Этого она не видела, — ответил Лазинский. — Но это еще ни о чем не говорит. Первым в эспрессо вошел инженер, минут через пять — Шнирке. Сомневаюсь, что в руке он нес бумагу. Хотя бы потому, что у него был портфель. И эта бумага лежала не в портфеле, а в бумажнике.

— Гм… — Лицо капитана смягчилось, пальцы больше не дрожали. — Что еще?

— Я утверждаю, что и мы видели Шнирке.

— Где? В Михалянах или здесь?

— Здесь, на вокзале. Он выехал поездом двенадцать тридцать одна из Михалян и в тринадцать ноль-ноль был здесь. В пятнадцать ноль пять сел в пражский скорый, а мы как раз в это время торчали в зале. Вы курили, мужчина, не подозревая, кто мы, попросил у вас огня. Я посмотрел на него. Когда поезд ушел, я сказал вам, что это мог быть и Шнирке.

— Эдакая заурядная физиономия с портфелем и плащом-болоньей?

— Да, — подтвердил Лазинский и сел. — Официантка из эспрессо видела и то и другое.

— Плащ и портфель?

— Да.

— Вы ее спросили и про плащ и про портфель?

— Кажется, только про портфель, — Лазинский смотрел на чашку. — Тогда, на вокзале, я сказал это просто так, — уточнил он, — банальность физиономии навела меня на эту мысль, я не думал этого серьезно.

— Какую фотографию Шнирке она видела? Лазинский достал фото.

— Эту, — показал он. — Прошу вас, вызовите Прагу.

Шимчик, размешав кофе, попробовал его.

— Мог быть и покрепче, — заметил он. — А что вам сказал Вондра?

— Что на основании старых показаний Голиана никто пока арестован не был, но он не видит в этом никакой ошибки. Во-первых, в таком деле поспешность не нужна, во-вторых, в Праге о некоторых агентах долгие месяцы не было никаких сведений, они исчезли из поля зрения. Полковник не исключает, что кто-то из них побывал и у нас. Он сказал, что знать о существовании агента и даже его имя — это еще далеко не все.

— Это и мне известно, — проворчал Шимчика. — Дальше?

— Интересовался подробностями гибели инженера Голиана.

— Что он думает о Бауманне?

— Расспрашивал о его работе. Он знает, что Голиан когда-то над чем-то таким корпел — говорил об этом, когда вернулся. Но в Германии, мол, убедился, что его поиски не имеют никакого смысла, так как он изобретал то, что уже было изобретено.

— Искал славы и денег?

— Кто его знает.

— Что еще говорил Вондра?

— В общем ничего. Велел сообщать все, что нам станет известно. Особенно если дело разрастется. У меня такое впечатление, что ему не нравится Сага…

— Почему? Он что-нибудь упомянул?

— Абсолютно ничего, товарищ капитан, но у меня сложилось такое впечатление.

— Не у вас одного, — улыбнулся Шимчик. — Сага чего-то боится. Может быть, этой истории с квартирой — он все время уверяет, что Голиан получил квартиру без его помощи… Послушайте, вам бы следовало туда подскочить, Сага живет в этом коттедже уже лет десять. Спросите его, кто занимал квартиру до Голиана, и будьте повнимательней к его реакции, может быть, директор испугается. Как бы… — Он не докончил фразу. — Я звонил в Братиславу, — продолжал он, — пусть наши разберутся с Донатом. Между прочим, Бренч выяснил, что Голиану к Бачовой звонили из Братиславы, вызов-молния, стоил более шестидесяти крон. Наши сообщили мне, что разговор велся из переговорной в Карлтоне. Красиво, а?