"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

Я точно знала, как это подать. Если у папы зародится малейшая надежда, что я заинтересуюсь Библией, его нетрудно будет уговорить.

– Что скажешь? – обратился он к маме за ужином. Оставалось несколько дней до окончания приема заявок. – Разрешим ей поехать?

Мама ответила совершенно пустым взглядом:

– Не знаю. Может быть.

В последние полгода это был ее стандартный ответ. Она плохо спала по ночам, ела как фотомодель на диете и бродила по дому словно зомби. Мне трудно было правильно относиться к такой апатии – особенно учитывая, что я сама отчасти была в ней виновата. Вместо того чтобы поджать хвост и постараться достучаться до мамы, я все больше удалялась от нее, считая, что исправить ситуацию – ее задача, а не моя.

– Это ты меня завела. Я не просила о том, чтобы меня родили в такой семье.

По-детски? Конечно, но мне и было всего четырнадцать.

Когда папа однажды сказал, что мама измотана, что у нее нет сил и ей следовало бы сесть на больничный, я возразила:

– Она все время работает. Потому она такая усталая.

Мама уронила на пол вилку и очень долго ее поднимала. Папа закусил нижнюю губу.

– Она говорит, что будет работать меньше, но вместо этого просиживает за своим столом все ночи. Разве ты не видишь?

Папа ничего не ответил. Может быть, это была осознанная стратегия? Лучше, чтобы все эти вещи озвучила я сама.

Во всяком случае, вскоре было решено, что я поеду в конфирмационный лагерь. Родители были единодушны в этом вопросе, и я тут же начала собираться.

У нас были с собой алкоголь и курево в разных форматах. В пятнадцать лет разбираться особо не приходится. Кто-то перелил в бутылку от шампуня виски и ликер из папиного бара. Кто-то стырил у бабушки полбутылки крепкого глинтвейна. А нескольким девчонкам удалось уговорить алкашей на скамейке купить им маленькую бутылочку водки «Эксплорер». На дне сумок лежали припасенные сигареты – завернутые в фольгу, упакованные в контейнеры или железные коробочки.

До сих пор помню то чувство свободы, которое охватило меня, когда автобус отъезжал от парковки.

Первые дни в лагере пролетели незаметно. Мы едва успевали подумать о бутылках, лежащих на дне сумок. Однажды вечером я ускользнула в лес с двумя мальчишками и выкурила сразу три сигареты, так что закашлялась и меня чуть не вырвало. Некоторые еще в первый вечер нашли друг друга и теперь целовались, накрывшись с головой одеялом, в нашей спальне.

Там было озеро, в котором мы каждый день купались. Однажды утром Робин стоял по колено в воде, глядя на озерную гладь, а лучи солнца играли на его мокрой груди.

Другие девчонки с хихиканьем побежали на берег. Озеро все еще было холодным, невозможно было оставаться в воде больше десяти минут.

Сама же я медленно прошла по воде мимо Робина, поймала его взгляд и улыбнулась. Знала, что он продолжает смотреть мне вслед, когда я медленно выходила на берег. Очень не спеша я нагнулась, поднимая с земли свое полотенце.

Чуть в стороне на травке стояли двое вожатых и улыбались. Откинув мокрые волосы и завернувшись в полотенце, я двинулась в сторону корпуса.

Когда я увидела папу, я должна была бы удивиться. Но я ощутила только боль и горе.

Он стоял там как ни в чем не бывало, немного неуверенно улыбаясь мне. Даже этой недели свободы он не желал мне дать. Даже этого.

Я сказала ему, чтобы он проваливал. Потом побежала в корпус.

И тогда я приняла решение.

Самоисполняющееся пророчество – да, папа? Если он ожидает кошмара, я обеспечу ему этот кошмар.

53

– Как ты сегодня? – осторожно спрашивает Винни-Пух.

Я не отвечаю.

Он кладет на стол новую книгу.

– Эта не такая мрачная, как «Под стеклянным колпаком».

Я читаю аннотацию на обороте обложки и рассеянно перелистываю книгу.

– Сам я очень ее любил, когда был в твоем возрасте.

Похоже, речь там идет о семнадцатилетнем Холдене, который считает, что почти все люди – идиоты. Мне куда больше нравится название по-английски: «Catcher in the rye» [474] .

– Что произошло вчера? – спрашивает Винни-Пух.

474

Роман Дж. Сэлинджера, известный в русском переводе как «Над пропастью во ржи».

Видимо, до него дошли рассказы о моем пребывании в камере наблюдения.

– Ничего.

Не хочу это обсуждать. Честно говоря, не верю, что Винни-Пух до конца понимает нравы изолятора. Он неглуп, я не то имею в виду, и даже не наивен. Просто если закрыть глаза достаточно крепко, можно сколько угодно отрицать действительность. У Винни-Пуха сложилась своя картина мира. Он знает, каким он хочет видеть этот мир, а ко всему, что противоречит этому образу, весьма эффективно поворачивается спиной или закрывает глаза. Шведский изолятор – хорошее место. Здесь у человека есть права, его содержат в приличных условиях в ожидании возможного суда. Издевательства, насилие и злоупотребление властью – это такие вещи, которые в мире Винни-Пуха можно увидеть только в кино.

– Может быть, тебе стоит поговорить об этом с Ширин? – говорит он.

Я не выдерживаю:

– Ты здесь, чтобы преподавать шведский. Обо всем остальном можешь забыть!

У Винни-Пуха виноватый вид, как у щенка, написавшего на пол.

– Мне что, написать на нее рецензию? – спрашиваю я, размахивая в воздухе книгой.

Он поднимает руку к лицу, словно боится, что я его ударю.

– Хорошо-хорошо, можешь написать рецензию.

– Спасибо.

На следующее утро я просыпаюсь с книгой на подушке. В мозгу сохранились смутные образы ночи, и мне трудно различить – что я читала, а что мне приснилось. Я чувствую себя, как Холден, когда тот просыпается в доме своего старого учителя и старик сидит, гладя его по волосам. Я долго стою над раковиной и плещу себе в лицо холодной водой.

Настроение поднимается, когда приносят завтрак. У охранников довольные лица, и кофе на этот раз не имеет привкуса козьей мочи.

За едой я листаю книгу, пытаясь понять, сколько же успела прочесть, прежде чем заснуть, когда дверь у меня за спиной снова открывается.

Одна из пожилых охранниц, с ясными глазами и бодрой улыбкой, у которой вид как у воспитательницы в детском саду, заглядывает ко мне:

– Пришел твой адвокат, Стелла.

– Подождет. Я пью кофе.

Она изумленно разглядывает меня, ничего не говоря. Наконец я с тяжелым вздохом поднимаюсь, складываю пополам бутерброд и запихиваю его в рот, запивая остатками кофе.

Волоча ноги, иду за охранницей в комнату, где меня ожидает Микаэль Блумберг.

– У меня хорошие новости, – говорит он, пожимая мне руку. – Прокурор разрешила свидание с родителями.

Я вздрагиваю всем телом:

– В смысле, свидание? Кто просил об этом?

Улыбаясь, Блумберг тычет себя пальцем в грудь:

– Ваш покорный слуга.

– Но…

Тревога шевелится в животе как змея. Мама и папа.

– Спасибо, но – нет, – отвечаю я.

Блумберг с озабоченным лицом подается вперед. Его лицо размывается, у меня кружится голова.