"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

– Меня беспокоит только, как бы поскорей покончить со всем этим дерьмом, – сказал Сантини. Но тон его до неузнаваемости изменился.

– Так что вам мешает? Покончите с ним наилучшим образом. Распорядитесь вытащить и открыть цистерну.

До сих пор Коломба молчала, чтобы не влезать в их разговор, но больше сдерживаться она не могла:

– Я знаю, каково жить с чувством вины, Сантини. И я от всей души надеюсь, что с тобой этого не случится. Гибель детей ты никогда себе не простишь.

Сантини открыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал. Внезапно он словно увидел себя глазами своих людей. Увидел полицейского средних лет в слишком легком для такой холодной ночи плаще. Младшие по званию побаиваются его из-за вспышек ярости, а старшие попросту сторонятся. Никто из них ему не доверяет. А ведь они правы. Самый худший коп – тот, кому стало на все плевать. Плевать, кого арестовывать, плевать, кого отправлять за решетку, плевать, виновен ли задержанный. Плевать, что кто-то может пострадать или погибнуть. Главное – закрыть дело и не нажить геморроя. Как любила повторять его матушка, нужно уметь «плыть по течению». Он с детства мечтал стать полицейским и представлял, как сослуживцы аплодируют очередному его героическому подвигу, а он купается в лучах заслуженной славы – точь-в-точь как в кино. Но постепенно этот герой исчез. Его место занял хмурый, заурядный функционер, который всегда держит нос по ветру и знает, кому польстить, а кого осудить. Но сейчас, понял Сантини, ему стало плевать и на карьеру. Он чувствовал себя старым и измотанным. У него не осталось ни надежд, ни идеалов.

– Ты хоть знаешь, о чем просишь? – спросил он.

– Да. Я прошу тебя поступить правильно. Ты давненько не поступал по совести, правда? – спросила Коломба.

Сантини на мгновение прикрыл веки, а потом повернулся к обыскивающим грузовик полицейским:

– Кто-нибудь из вас умеет пользоваться долбаной лебедкой?

Инспектор с севера взял Сантини за рукав:

– Можно вас на секунду?

Сантини высвободил руку:

– Нет, нельзя. Ну так что? Кто-нибудь мне ответит или мне самому все сделать?

– Я умею. У меня отец на стройке работал, – сказал один из агентов, обыскивающих грузовик.

– Только подробностей твоей биографии мне не хватало… Запусти лебедку и вытащи то, что прицеплено к тросу.

– Слушаюсь, – сказал агент.

– А с ними что делать, господин Сантини? – спросил конвойный, сопровождающий Коломбу.

– Пусть подождут.

Агент, вызвавшийся достать цистерну, взобрался на платформу и завел лебедку. Трос натянулся и приподнялся над водой. Какое-то время мотор крутился вхолостую, и Коломба забеспокоилась, что он заглохнет. Наконец трос начал медленно наматываться на барабан, подтаскивая груз к поверхности. Полицейский за пультом и правда знал свое дело: всякий раз, чувствуя, что мотор вот-вот полетит, он замедлял обороты. Остальные агенты встали полукругом возле грузовика, вполголоса переговариваясь и наблюдая за работой. Им не терпелось увидеть, что вытянет лебедка. Метров десять троса намоталось на барабан, и он снова застыл.

– Похоже, зацепился, – закричал полицейский, управляющий лебедкой.

Сантини с безысходностью покачал головой.

– Надевайте перчатки! – закричал он.

– Что? – переспросил инспектор с севера.

– Надевайте перчатки и вытягивайте чертов трос, да побыстрее. К вам это не относится, – добавил он, обращаясь к конвойным.

– Мы не сбежим, Сантини, – сказала Коломба.

– Не хочу рисковать. Что бы ни оказалось в твоей цистерне, а в Рим я тебя доставлю, даже если придется волочь тебя туда пешком.

Выстроившиеся вдоль троса агенты тянули и тащили, пока цистерна с рывком не отцепилась. Полицейские отпустили трос. Кто-то удовлетворенно захлопал в ладоши.

«А вот и мои долгожданные аплодисменты», – почти забавляясь, подумал Сантини.

Послышался всплеск, и стоящий ближе всех к озеру агент присвистнул.

– Что-то поднимается! – взволнованно крикнул он.

Полицейский на платформе замедлил мотор лебедки. Покрытая илом и водорослями цистерна плавно выкатилась из воды на траву и остановилась в паре метров от берега. Лебедка затихла, и двое агентов, перепачкав форму, отцепили крюки.

– Есть у вас что-то, чем можно ее открыть? – спросил Сантини.

– Есть гидравлические ножницы, – ответила Коломба. – Они в грузовике.

Сантини распорядился принести ножницы, и агент, управлявший лебедкой, стащил их с платформы и по траве приволок к цистерне. Они напоминали огромные плоскогубцы со встроенным насосом. После аварий спасатели прорезают такими инструментами металл автомобилей, чтобы вытащить застрявших пассажиров.

Тем временем на грунтовой дороге наконец показалась машина «скорой помощи». Двое санитаров в светоотражающих жилетах достали из кузова складные носилки. Инспектор из Брешии подвел их к Немцу. Мужчину быстро осмотрели и погрузили на носилки. Данте не мог оторвать от Немца глаз. Даже сейчас, когда он знал, кто он такой или, по крайней мере, кем он не является, этот человек завораживал его, будто воплощенный кошмар, – завораживал больше, чем наконец вытащенная из воды пластиковая цистерна. Санитары разрезали скальпелем скотч, и инспектор на всякий случай пристегнул Немца наручниками к носилкам за запястье и щиколотку. Что-то в этом раненом старике вызывало у северянина тревогу, да и санитары чувствовали то же самое. Будь на его месте любой другой пострадавший, они ни за что бы не позволили так с ним обращаться. Когда инспектор приподнял штанину Немца, Данте заметил на его икре маленькую татуировку – выцветшую с годами голубую птичку, отдаленно напоминающую логотип «Твиттера».

Данте замер, словно укушенный ядовитым насекомым: папула раздувалась на глазах, превращаясь в болезненный нарыв. И все это происходило только у него в голове.

– Не может быть, – пробормотал он. Но все сходилось. Картинка складывалась воедино.

«Боже… Возможно, это и есть разгадка», – подумал он.

Тем временем полицейский с гидравлическими ножницами подошел к цистерне. Он включил насос и опробовал зажим. Ножницы с пыхтением смыкались и размыкались, как клешни роботов в старых фантастических фильмах.

Сантини подошел к цистерне и направил на нее луч фонаря. Еще не поздно отмотать назад, подумал он. Можно одним пинком зашвырнуть ее обратно в воду.

– Так я начинаю? – робко уточнил агент.

Сантини кивнул:

– Да. И поосторожней с содержимым.

– Ну вот и все, Данте, – сказала Коломба.

Но он ее не слышал. Он стоял на коленях в грязи. Его била дрожь.

– Данте? – Коломба рванулась к нему, но конвойный удержал ее за локоть. – Пусти! Не видишь, ему плохо!

Однако Данте не было плохо. Когда он поднял лицо, Коломба увидела, что он задыхается от смеха. Нет, не от смеха – от истерического, неудержимого хохота.

– Боже, Коломба! Голубая птичка, восемьдесят девятый год, понимаешь? Все сходится!

– Что сходится? Да отпусти ты! – прошипела она агенту.

– Городская легенда. Я был пленником легенды. То есть не так. Я был не пленником. Я был артишоком.

– Данте, ты бредишь.

– Нет… – И он снова засмеялся.

Коломба начала было его расспрашивать, но ее голос заглушил шум вскрывающих цистерну гидравлических плоскогубцев. В верхней части бочонка открылся длинный разрез, и в воздухе распространилась невыносимая вонь гнилых яиц. Полицейский с отвращением отшатнулся, но инструмента не выпустил. Он в последний раз повернул плоскогубцы, и зловонное содержимое цистерны выплеснулось на траву. Залитая густой светло-коричневой жидкостью почва пошла пузырями.

– Это еще что за дерьмо? – закрыв нос платком, спросил Сантини и тут же замолчал: посреди смердящей лужи белел фрагмент человеческой челюстной кости.

25

Полицейские дайверы за один день подняли на сушу все девятнадцать покоившихся на дне озера цистерн. Согласно экспертизе, проведенной кремонскими криминалистами совместно с коллегами из миланской ЛАБАНОФ – лаборатории криминалистической антропологии и одонтологии, – бочки содержали растворенные в серной кислоте человеческие останки. Однако до получения результатов тестов ДНК установить точное количество убитых было невозможно. Под воздействием кислоты от тел почти ничего не осталось: по большей части уцелели зубы, а также фрагменты более крупных костей, почечные камни, эндопротезы и следы жира. Возраст жертв варьировался от семнадцати до шестидесяти лет; все они были убиты и расчленены не менее двадцати лет назад.