"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

— Так что вы сделали? — спросил я.

— Для Нолы? Я отказался. Сказал, что не желаю ввязываться в эту историю и что в любом случае не могу выполнить ее просьбу. Что листок лежит в сейфе, а единственный ключ, которым он открывается, висит днем и ночью на шее жены. Гиблое дело. Она умоляла, говорила, что, если листок попадет в руки полиции, у Гарри будут серьезные проблемы, его карьера рухнет, его, возможно, посадят в тюрьму, а ведь он ничего плохого не сделал. До сих пор помню ее горящие глаза, выражение лица, жесты… в ней было какое-то великолепное исступление. Помню, она сказала: «Они все испортят, мистер Куинн! Люди в этом городе совершенно ненормальные! Мне это напоминает одну пьесу Артура Миллера, про салемских ведьм. Вы читали Миллера?» В глазах у нее стояли слезы, как маленькие жемчужинки, вот-вот прольются и покатятся по щекам. Я читал Миллера. Я помнил, какой поднялся шум, когда была премьера на Бродвее. Как раз незадолго до казни супругов Розенберг. Была пятница, как сейчас помню. Меня потом сколько дней трясло, ведь у Розенбергов были дети чуть постарше Дженни, и я все думал, а что бы с ней было, если бы меня тоже казнили. И так радовался, что я не коммунист…

— А почему Нола пришла именно к вам?

— Наверно, воображала, что у меня есть доступ к сейфу. Ничего подобного. Я же говорю, ключ был только у жены, и ни у кого другого. Она его повесила на цепочку и хранила как зеницу ока, у себя между грудей. А мне уже давно к ее грудям был путь заказан.

— И что дальше?

— Нола мне польстила. Сказала: «Вы такой ловкий, изобретательный, вы сумеете его достать!» В общем, я в конце концов согласился. Сказал, что попробую.

— Почему? — спросил я.

— Почему? Да из-за любви! Я же уже сказал, ей было всего пятнадцать, а она мне говорила о вещах, которых я не знал и, наверно, никогда не узнаю. Пусть даже от этой истории с Гарри меня, честно говоря, тошнило. Я это сделал не ради него, а ради нее. И еще я ее спросил, что она намерена делать с шефом Праттом. Улика не улика, а шеф Пратт все равно теперь в курсе. Она взглянула мне прямо в глаза и сказала: «Я не дам ему навредить. Я сделаю из него преступника». Тогда я не очень понял. Ну а потом, когда Пратта несколько недель назад арестовали, до меня дошло, что там, наверно, происходили странные вещи.

Среда, 6 августа 1975 года

На следующий день оба, не сговариваясь, начали действовать. Около пяти часов вечера Роберт Куинн зашел в аптеку в Конкорде и купил снотворное. В те же минуты Нола в полицейском участке Авроры стояла на коленях под столом у шефа Пратта и пыталась защитить Гарри, превращая Пратта в преступника, увлекая его в спираль падения длиною в тридцать лет.

В ту ночь Тамара спала как убитая. После ужина на нее навалилась такая усталость, что она улеглась, даже не успев смыть макияж. Всей тяжестью рухнула на постель и погрузилась в глубокий сон. Все получилось так быстро, что на какую-то долю секунды Роберт испугался, что подмешал в стакан с водой слишком сильную дозу и убил ее, но, заслышав мощный, как из пушки, ритмичный храп, сразу успокоился. Он подождал до часу ночи: нужно было убедиться, что Дженни спит и что в городе его никто не увидит. Когда настало время действовать, он первым делом бесцеремонно потряс жену, проверяя, отключилась ли она окончательно, — никакой реакции. Он обрадовался и впервые в жизни почувствовал себя сильным — развалившийся на кровати дракон больше не страшен. Он расстегнул цепочку у нее на шее и снял ключ. Победа! Заодно вволю пощупал ее груди и с сожалением понял, что ничего не испытывает.

Он неслышно вышел из дома. Чтобы не наделать шума и не вызвать подозрений, взял велосипед дочери. Крутя педали в темноте, с ключами от «Кларкса» и сейфа в кармане, он ощущал, как его переполняет возбуждение: запретный плод сладок. Он уже не знал, делает ли это ради Нолы или чтобы отомстить жене. И, мчась на велосипеде по улицам, он вдруг почувствовал себя таким свободным, что решил развестись. Дженни уже взрослая, у него нет никаких причин оставаться с женой. Сколько можно терпеть эту фурию, он имеет право начать новую жизнь. Он намеренно сделал несколько кругов, чтобы продлить пьянящее ощущение. Потом выехал на главную улицу и пошел пешком, чтобы осмотреться. Город мирно спал. Нигде ни огонька, ни звука. Прислонив велосипед к стене, он открыл дверь «Кларкса» и нырнул внутрь, ориентируясь в свете уличных фонарей, проникавшем сквозь витрины. Добрался до кабинета. Кабинета, куда ему категорически запрещалось входить без специального разрешения жены. Теперь он был здесь хозяином, он вторгся в него, попирал его ногами, как завоеванную территорию. Он зажег фонарик, который принес с собой, и для начала стал изучать этажерки и ящики: долгие годы он мечтал обшарить это место, понять, что жена может здесь прятать. Вытащил несколько папок, просмотрел — и внезапно осознал, что ищет письма от любовников. Он давно задавался вопросом, не изменяет ли ему жена. Наверно, изменяет: не может же она довольствоваться им одним? Но в папках были только накладные и бухгалтерские отчеты. Тогда он перешел к сейфу — стальному, внушительному, с метр высотой, покоившемуся на деревянной подставке. Он вставил ключ в скважину, повернул и вздрогнул от громкого щелчка: механизм сработал. Он потянул на себя массивную дверцу и посветил фонариком внутрь. В сейфе было четыре полки. Первый раз в жизни он видел его открытым и задрожал от возбуждения.

На первой полке оказались банковские документы, последний бухгалтерский отчет, счета и зарплатные ведомости.

На второй он нашел жестяную коробку с кассовой наличностью «Кларкса» и еще одну, где хранились деньги, чтобы расплачиваться с поставщиками.

На третьей полке лежала деревяшка, похожая на медведя. Он улыбнулся: это был его первый подарок Тамаре, на первом их настоящем свидании. Он тщательно готовился к этому моменту, несколько недель набирал сверхурочные на автозаправке, где работал после учебы, потому что хотел сводить свою Тами в одно из лучших в округе заведений — французский ресторан «У Жан-Клода», там подавали совершенно невероятные блюда из раков. Он изучил все меню, посчитал, во сколько обойдется ужин, если она закажет самые дорогие блюда, экономил, пока не скопил нужную сумму, и наконец пригласил ее. В тот памятный вечер он зашел за ней к ее родителям, и она, узнав, куда они едут, умоляла не разоряться ради нее. «О, Роберт, любимый, ты так мил. Но это чересчур, правда чересчур», — сказала она. Она сказала «любимый». И чтобы убедить его отказаться от своих планов, предложила сходить в маленький итальянский ресторан в Конкорде: она уже давно хотела туда попасть. Они ели спагетти, пили кьянти и домашнюю граппу, а потом, слегка пьяные, отправились на ближайшую ярмарку. На обратном пути они остановились на берегу океана и стали ждать рассвета. Он нашел на пляже деревяшку, похожую на медведя, и подарил ей с первыми лучами солнца. А она прижалась к нему и сказала, что всегда будет ее хранить, и первый раз поцеловала его.

Исследуя дальше содержимое сейфа, растроганный Роберт нашел рядом с деревяшкой пачку собственных фотографий разных лет. На обороте каждого фото, даже на совсем недавних, Тамара сделала пометы. Последняя относилась к апрелю месяцу, когда они ездили смотреть автогонки: Роберт, глядя в бинокль, комментировал заезды. И Тамара написала на обороте: «Мой Роберт, по-прежнему страстно любит жизнь. Я буду любить его до последнего вздоха».

Кроме фото, там были всякие вещицы на память об их совместной жизни: приглашения на свадьбу, на празднование рождения Дженни, отпускные фотографии, разные пустяки, которые, как он считал, давно уже полетели в мусорную корзину. Его подарки — дешевая брошка, ручка-сувенир и еще то самое серпентиновое пресс-папье, что он купил во время отпуска в Канаде: за каждый из них он удостоился выволочки: «Ну Боббо! И что, по-твоему, я должна делать с этой ерундой?» И вот оказалось, что она все их благоговейно хранит в сейфе. Роберту пришло в голову, что жена прячет в сейфе свое сердце, и он задумался почему.

На четвертой полке лежала толстая тетрадь в кожаной обложке. Он открыл ее: это был дневник Тамары. Его жена вела дневник. А он и не знал. Раскрыв наугад тетрадь, он прочел при свете фонарика:

1 января 1975 года

Праздновали Новый год у Ричардсонов.

Оценка вечера: 5 из 10. Еда сносная, а Ричардсоны — очень скучные люди. Никогда раньше не замечала. По-моему, Новый год — хороший способ узнать, кто из ваших друзей скучный, а кто нет. Боббо скоро заметил, что я скучаю, и захотел меня развлечь. Он кривлялся, рассказывал анекдоты, изображал, что его краб разговаривает. Ричардсоны хохотали. Пол Ричардсон даже встал и записал один его анекдот. Сказал, чтобы не забыть. А я только и сумела, что его отругать. На обратном пути, в машине, наговорила ему всяких ужасных вещей. «Твои пошлые анекдоты никому не смешны. Ты жалок. Кто тебя просил строить из себя шута, а? Ты все-таки инженер на крупной фабрике или кто? Поговори о работе, покажи, что ты серьезный, значительный человек. Ты же не в цирке, черт возьми!» Он ответил, что Пол смеялся его шуткам, а я велела ему замолчать, сказала, что не хочу его слушать.

Не знаю, почему я такая злая. Я так его люблю. Он такой добрый, внимательный. Не знаю, почему я с ним плохо обращаюсь. Потом злюсь на себя, ненавижу себя и оттого веду себя еще хуже.

Сегодня, в первый день нового года, я принимаю решение измениться. Вообще-то я каждый год себе это обещаю и никогда не исполняю. Несколько месяцев назад я начала ходить к доктору Эшкрофту из Конкорда. Это он посоветовал мне вести дневник. Он меня принимает раз в неделю. Я никому не говорю. Мне будет очень стыдно, если кто-то узнает, что я хожу к психиатру. Люди скажут, что я сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я страдаю, я болею. Болею, только не знаю чем. Доктор Эшкрофт говорит, что у меня склонность разрушать все, от чего мне хорошо. Это называется аутодеструкция. Он говорит, что я боюсь смерти и что это может быть как-то связано. Я не знаю. Я только знаю, что мне плохо. И что я люблю моего Роберта. Я люблю только его. Что бы я без него делала?

Роберт закрыл тетрадь. Он плакал. Его жена написала то, что никак не могла ему сказать. Она любит его. Действительно любит. Любит только его. Он никогда не читал таких прекрасных слов. Вытерев глаза, чтобы не закапать страницы, он почитал еще; бедная Тамара, милая Тами, она страдала молча. Почему она не сказала ему про доктора Эшкрофта? Если ей плохо, значит, он будет страдать вместе с ней, для того он на ней и женился. Посветив фонариком на последнюю полку, он заметил листок Гарри, и это разом вернуло его к реальности. Он вспомнил, зачем пришел; вспомнил, что жена валяется на кровати, наглотавшись снотворного, и что он должен избавиться от этой бумажки. Он вдруг рассердился на себя за то, что сделал, и чуть не отказался от своего намерения, но тут ему пришло в голову, что если он уничтожит листок, жена, возможно, будет меньше думать о Гарри Квеберте и больше — о нем. Он для нее важнее, она его любит. Так она написала. Именно поэтому он в конце концов взял листок и в ночной тишине покинул «Кларкс», предварительно убедившись, что не оставил никаких следов. Поехал на своем велосипеде обратно и на тихой улочке поджег текст Гарри Квеберта зажигалкой. Он смотрел, как бумага горит, чернеет, корчится в сперва золотистом, а затем голубом пламени и мало-помалу исчезает. Вскоре от нее ничего не осталось. Он вернулся домой, надел ключ на шею жены, лег рядом с ней и крепко ее обнял.

Через два дня Тамара обнаружила, что листка на месте нет. Она чуть не сошла с ума: ведь она точно положила его в сейф, а теперь его там не было. Открыть сейф никто не мог, ключ всегда был у нее, и признаков взлома нет. Неужели она потеряла его в кабинете? Или машинально убрала не туда? Она часами рылась в комнате, вытряхивала ящики и наполняла их снова, перебирала бумаги и убирала обратно, но все впустую: несчастный клочок бумаги таинственным образом исчез.

* * *

Роберт Куинн рассказал, что, когда несколько недель спустя Нола пропала, его жена чуть не заболела.

— Она твердила, что если бы у нее был этот листок, полиция могла бы заняться Гарри Квебертом. А шеф Пратт ей сказал, что без этой бумажки ничего не может сделать. Она была в истерике. По сто раз на дню говорила: «Это Квеберт! Это Квеберт! Я знаю, и ты знаешь, мы все знаем! Ты же тоже видел эту записку, правда?»

— А почему вы не рассказали полиции о том, что вам известно? — спросил я. — Почему не сказали, что Нола приходила к вам, говорила с вами о Гарри? Это был бы след, разве не так?